Для автора фильма «В тумане» отечество – не страна, а культура
Завтра на российские экраны выходит нашумевший фильм Сергея Лозницы «В тумане», уже завоевавший в Каннах престижный приз ФИПРЕССИ, а также награды на ряде других фестивалей. В том числе на недавно закончившемся минском «Листопаде», где фильм был удостоен Гран-при. Во время показа картины в местном Доме кино, где зрители буквально висели на люстрах, и состоялся наш разговор с режиссером.
— Сергей, успех фильма в Каннах, победы на «Зеркале» в Иваново, «Золотом абрикосе» в Ереване как-то повлияли на прокатную историю картины?
— Я не знаю, насколько широким будет прокат фильма в России. Ни «Зеркало», ни другие фестивали на постсоветском пространстве, ни даже успех в Каннах на продвижение фильма в российском прокате не влияют. Здесь работают какие-то другие, непонятные для меня механизмы.
— А какова судьба картины в мировом прокате?
— В мире картина продана практически всюду. Ее купили Европа, Канада, США, в начале следующего года фильм выходит в Бразилии, Израиле, в конце января — во Франции, затем в Италии, Великобритании, Польше...
— Ваш фильм — копродукция пяти стран. И теперь каждая страна борется, чтобы считать вас «своим» режиссером, а «В тумане» — «своим» фильмом. Чье это все-таки кино — русское, белорусское, голландское, немецкое, латвийское?
— А разве это имеет значение? Это как-то фильму помогает? Когда вы смотрите фильм, разве для вас это важно?
— Не очень...
— И для меня неважно. Так почему мы об этом говорим?
— Народ интересуется...
— На фестивале во Владивостоке был мастер-класс Отара Иоселиани, и когда ему задали такой же вопрос, он ответил цитатой из Пушкина: «Отечество нам — Царское село». Так вот, мое Отечество — культура, в которой я вырос и был воспитан. А все остальные определения не имеют сегодня никакого смысла. Вспомните: сначала было одно государство — Российская империя, потом другое — Советский Союз, теперь на их месте образовалась группа государств. Что будет дальше с этими государствами — сольются они, разбегутся еще дальше, — не совсем понятно. Кто и как будет потом делить чью-то национальную, территориальную принадлежность?
— И все-таки есть понятие «родное гнездо»...
— Мы в другую эпоху живем. У нас сегодня, слава Богу, есть возможность сесть в самолет и через два часа оказаться за тысячи километров от этого места, в котором мы с вами разговариваем. Так что мое гнездо — это компьютер. А дальше — то место, где я в данный момент работаю. Я всюду вью себе гнезда. Начинаю с того, что на новом месте иду в магазин и покупаю книги.
— И однажды вы купили книгу Василя Быкова...
— В советское время многие читали Быкова. Читал его и я. Но повесть «В тумане» прочел в 2001 году. Она произвела на меня сильное впечатление. Книга Быкова была созвучна тому, о чем я думал и что чувствовал. Мне интересны ситуации, которые не имеют разрешения, — они очень точно описывают положение вещей. Не только, к слову говоря, на войне. Похожая неразрешимая ситуация может возникнуть в любое время, в любой стране. Поэтому я и решил сделать фильм по этой книге.
— Некоторые критики упрекали ваш предыдущий фильм «Счастье мое» за излишний радикализм. Сейчас упрекают за излишний консерватизм. Мол, «В тумане» напоминает советские фильмы о войне...
— Давайте разберемся сначала со словом «советский». Это понятие применительно к искусству ввел, как известно, Сталин. Им обозначались произведения, которые пропагандируют ценности советского строя. В этом контексте прилагательное «советский», думаю, не имеет к фильму «В тумане» никакого отношения. Если критики имели в виду, что мой фильм напоминает картины 60–70-х годов, то пусть они попробуют привести примеры ленты в такой стилистике, в которой сделан фильм «В тумане». То есть снятый ручной камерой, длинными планами, состоящий из 72 кадров (эпизодов без внутреннего монтажа. — «Труд»)... Для каждого времени характерна особая стилистика, она определяет содержание произведения искусства.
Что же касается содержания «В тумане», то пусть критики назовут мне советский фильм, в котором главный и при этом положительный герой стреляется в конце. Не потому, что его заставили, распяли, а потому, что он сам приходит к этому решению. Я таких фильмов что-то не припомню. Так что критикам, я думаю, надо, отбросив всевозможные предубеждения и клише, искать то новое, что проявилось, проступило в этом фильме. А оно, это новое, мне кажется, там есть.
— Похоже, вы не очень жалуете критику...
— А у нас нет серьезной критики. Тут я соглашусь с культурологом Михаилом Ямпольским, который недавно написал статью на эту тему. Так называемая «критика» сводится у нас к пересказу содержания и выражению собственных эмоций по этому поводу. Анализа произведения чаще всего нет. Это пагубно для режиссеров и для самого кино. Оно не развивается, когда нет мыслящих людей, которые о нем пишут. Или когда их крайне мало, как сейчас в России.
— Классик как-то сказал: фильм — это кладбище замысла. У вас получилось то, что вы задумали, или на финише обнаружили потери?
— Я возьму на себя смелость парадоксальным образом перефразировать классика: фильм — это замысел кладбища. Все, что вы фиксируете сначала в своем сознании, потом на бумаге, — в процессе съемок переходит в другое качество. То есть умирает, чтобы возродиться в новом произведении искусства — фильме. В этом смысле я сделал то, что задумал. Какие-то потери неизбежны, идеал недостижим, но в целом, как мне кажется, я воплотил свою идею.
— Сейчас, насколько известно, вы задумали фильм про Бабий Яр. Напомним для читателей — это место массовых расстрелов евреев, цыган, советских военнопленных. Здесь погибло, по разным сведениям, от 100 до 150 тысяч людей. На какой стадии находится этот замысел?
— Я пишу сценарий. У меня уже придумана общая сюжетная конструкция — это будет история молодой женщины, спасшейся из Бабьего Яра, сейчас я оттачиваю, выписываю отдельные эпизоды. Начиная с июля, плотно сижу с историческими документами, читаю разнообразные тексты на эту тему. Есть группа историков в Германии, России, Украине, которые помогают мне в этом процессе. Он идет нелегко. И исторических свидетельств не так уж много, и тема довольно тяжелая. Это гораздо более трудная картина по сравнению с экранизацией в общем-то камерной повести Василя Быкова.
В новом фильме я хочу максимально объемно и полно представить, что происходило в Бабьем Яру в 1941 году, и как такая страшная трагедия могла произойти. Прожив почти 30 лет на Украине, я, оказывается, мало что про это знал. Что-то слышал, читал повесть Анатолия Кузнецова «Бабий Яр», но это были разрозненные и весьма поверхностные представления. И только теперь пытаюсь докопаться до всей возможной на сегодняшний день полноты правды. Мне хочется добиться в своем фильме абсолютной фактологической, исторической достоверности и точности.
— Новый фильм опять будет копродукцией нескольких стран?
— Я этого еще не знаю. У картины есть продюсер. Это Рик МакКаллум, он, в частности, делал три последних эпизода «Звездных войн» с Джорджем Лукасом. Сейчас мы вместе работаем над тем, чтобы приступить к съемкам в будущем году.
— Иногда возникают разговоры, что тема Второй мировой войны уже исследована вдоль и поперек и белых пятен практически не осталось. Судя по всему, вы так не считаете...
— Белые пятна... Да их множество. Есть масса вопросов, на которые до сих пор нет ответа. Например, такой: что произошло со страной в первый год войны. Известно, скажем, что за первые шесть месяцев войны в плен попало порядка 3,5 миллионов солдат и командиров Красной армии. Кто-нибудь вдумывался в эту цифру? Пытался ее проанализировать? Алексей Герман прикоснулся к этой теме в фильме «Проверки на дорогах», и на этом все закончилось.
Далее, жители Западной, а потом и Восточной Украины встречали захватчиков хлебом-солью, как освободителей. Это была трагическая иллюзия, но это было, это наша история. Кто-нибудь размышляет всерьез над тем, что побудило людей к этому? Идем дальше. 1,2 млн советских людей добровольно служили во время войны на стороне фашистов. Как мы будем сегодня к этому относиться? Наконец, кто такой генерал Власов и его армия? Понимаю, это все очень сложные вопросы, но делать вид, что их нет, — не выход из ситуации. Эти и другие темы еще ждут художественного исследования.
— Вы делаете уже третью картину на суровом военном материале. Да и ваши документальные фильмы, такие, например, как «Блокада», легкими не назовешь. Скажите, это у вас по жизни такое драматичное мироощущение? Вам не хочется, условно говоря, снять комедию?
— Для комедии сейчас — не мое время.
— Вы хотели сказать, комедия — не ваш жанр?
— И не мое время. Всему свое время. Вот комедии Гайдая были сняты в свое время... А сегодня у нас есть возможность заниматься серьезными историческими, социально-психологическими исследованиями жизни и ставить перед обществом сложные вопросы. Если такая возможность есть, то это необходимо делать. Как говорил полковник Най-Турс в булгаковской «Белой гвардии»: «Помирать — не в помирушки играть».