Эти снимки сделаны на протяжении трех дней в центре Вологды, где проходил фестиваль сельской художественной самодеятельности "Солнцеворот". И снимал я на ходу, не для газеты, а для себя, для памяти, чувствуя, что вскоре и эти люди, и их песни, и строгие темно-серебристые купола Софийского собора, и мирные послушливые летние облака над нами - все может показаться прекрасным, но навсегда погасшим сном. И непременно захочется удостовериться, что эти люди, в которых ты сердцем узнал своих сестер и братьев, не приснились тебе, что они и сейчас, разъехавшись по России, по домам, живут в трудах праведных, несут каждый свой крест, успевая и звездам, и птахе, и хорошей книжке порадоваться, и детей наставить, и Богу свечку поставить.
А, поглядев на эти снимки и вспомнив всех по именам, душа вдруг получит откуда-то весть, что и о тебе, коротком, минутном знакомом, тоже кто-то помнит добром и терпеливо ждет фотографий, которые ты обещал послать. И радостно собирая конверт, надписывая адрес далекого села или поселка, ты уже представляешь, как недели через две почтальон постучит в ворота или калитку, и собака затявкает, кто-то выбежит на крыльцо босиком...
Отправляясь в Вологду, я собирался писать о фольклоре, о том, что еще жива музыкальная, песенная традиция (и я обязательно об этом напишу), но сейчас мне почему-то кажется, что, пустившись в этот разговор, я уже не вернусь к самому главному. А главное в том, что мы живы как народ. Открытие, которое кому-то может показаться смешным, нелепым, но тот, у кого душа болит, поймет меня. Ведь сколько лет нас уверяют, что в глубинке жизнь давно закончилась, и все, мол, спились или удавились. И так долго нам это внушали, столь убедительно, наглядно, что и не поспоришь. Но, похоже, правы старики: бывает такая правда, которая хуже всякой лжи.
Посмотрите, сколько достоинства, приветливости, чистоты в этих лицах! Как свежо в них читается древняя истина: "Светильник телу есть око..."
Удивительно, сколь задумчивы и далеки от беззаботности дети - видно, горести взрослых и на их головы ложатся. А в лицах старушек вдруг мелькнет что-то озорное. Страдания, неизбежные за такую долгую жизнь, не пригнули бабушек к земле, не помрачили лика. Глядя на них, яснее, чем в любом историческом романе или фильме, постигаешь и наш XV, и XVI века, когда русские люди еще видели друг в друге образ Божий. Какая-то стойкость духовная и неподкупность нравственная во всем облике.
А, любуясь на девичьи хороводы, как не вспомнить картины Нестерова и вечно милую сердцу Лизу Калитину? Помните, у Тургенева: "...Изящный ум сказывался в ее прекрасных глазах..." Или вот это: "Когда он смотрел на Лизу, мятущееся сердце его утихало..."
Как хороши они в сарафанах, бусах, каргопольских рубахах, праздничных расшитых фартуках, с лентами в волосах! Как завистливо, широко распахнув от изумления глаза, оглядывали деревенских красавиц их городские ровесницы в соскальзывающих с бедер джинсах и куцых топиках-маечках! Быть может, юные горожанки впервые остро почувствовали, что все, во что они одеты, - чужое. И как давят и тело, и душу все эти тряпки, сшитые на скорую руку где-то в Китае или Турции по западным лекалам и свозимые тоннами на наши рынки.
Да если бы только одежда была на нас чужая! Куда страшнее незаметное вытеснение из нашей души, памяти, обычаев всего, что отличало нас и давало право называться русскими. В смутах и реформах мы в прямом смысле потеряли свое лицо и, кажется, дошли до того, что смотрим на мир не своими, а чужими глазами.
Но не в первый раз такое с нами, и верится - вот-вот опомнимся... Нам есть куда возвращаться. Нас ждет земля, ждут старики, ждут дети. И все, кто до нас возделывал и берег эту землю, - они тоже незримо ожидают нашего возвращения из дальнего похода за заморским счастьем. А пока посмотрим на эти родные лица с радостью долгожданной встречи и дадим себе хотя бы тихие обеты, которые нельзя не исполнить.