- Борис Львович, сюжеты к своим произведениям о войне вы записывали на фронте?
- Нет. На войне в действующей армии не разрешалось вести какие-либо личные записи. У всех пишущих должно было быть на это специальное разрешение НКВД. Допущенному на фронт литератору рассказывали несекретные случаи и издалека показывали передовые позиции, чтобы того, не дай бог, не ранило. "Понюхав пороху", он с чистой совестью возвращался в тыл. А газетчики просто были аккредитованы по частям, где их снабжали разрешенными к публикации сведениями. Солдаты же, кроме писем, ничего писать не имели права. Да и в тех военная цензура вычеркивала все "лишнее". Из иного письма противник может извлечь много полезной информации. Немцы не были такими уж дураками, как их изображали в довоенном кино.
- Какой день войны стал для вас самым страшным?
- Это был день моего ранения под Вязьмой - 16 марта сорок третьего. Умирать буду, вспомню. Нас тогда выбросили парашютным десантом в открытое поле. На каждом было по 40 килограммов снаряжения. Наверное, поэтому ветер нас не разбросал, приземлились кучно. В темноте я услышал два свистка командира, что обозначало: все ко мне. И я побежал во главе 28 человек своего взвода вдоль противотанкового рва. За очередным его изгибом успел увидеть только яркую вспышку. Очнулся уже в машине. Перед глазами тьма, ничего не слышал, руки тряслись, не мог слова вымолвить и пошевелить ногами - сильнейшая контузия. В Костромском госпитале - спасибо им - меня выходили.
На этом война для меня закончилась. После выписки из госпиталя я был направлен учиться в Москву, где в 1948 году окончил 2-й инженерно-танковый факультет Военной академии бронетанковых и механизированных войск имени Сталина и стал военным инженером-испытателем. Кстати, и моя жена, Зоря Альбертовна, тоже училась со мной.
- Если не секрет, что вы испытывали?
- Уже не секрет. В качестве военного представителя на Горьковском автозаводе испытывал БТРы, те самые, что и сейчас остаются на вооружении в нашей армии, а на "Уралмаше" - легкую самоходку с поворачивающейся для стрельбы на 360 градусов башней и созданный на ее основе гусеничный транспортер. Каждую модель нужно было "прокатать" на 20 тысяч километров по разным грунтам. Вот характерный пример. Инженеры в КБ изменяют радиус торсиона на первом правом катке самоходки. И мой начальник приказывает мне этот торсион сломать на ходу.
- А разве для этого нет профессиональных водителей?
- У водителя навыки беречь машину. А у испытателя - ее ломать. И лучше это сделать на полигоне, чем она сама сломается во время боя, погубив экипаж. Поэтому согласно инструкции, во время испытаний за рулем должен сидеть военпред. Секретный полигон завода располагался в лесу и представлял собой огромное кольцо из разбитых и вздыбившихся бетонных плит. Вот я там всю ночь и колесил, форсируя движок и нарушая все мыслимые правила безопасности. К семи утра обреченная деталь все-таки сдалась и сломалась. А я потом еле дошел домой, так все у меня внутри болело. Попросил жену дать мне рюмку водки и провалился в глубокий сон.
Всякое испытание, удачное или нет, для испытателя - всегда результат. Вот печальной памяти атомоход "Курск": те ребята свою задачу выполнили, пусть ценой своих жизней. Честь им и хвала. Мы теперь знаем, что такую торпеду использовать нельзя...
- Как вы начали писать?
- В 1954 году в армии назрел конфликт между офицерами-фронтовиками и молодыми, не знавшими войны выпускниками военных вузов. Первым уже не хватало профессионализма, а вторым - опыта. И те, и другие недолюбливали друг друга. Я написал об этом пьесу "Офицер", которую принял к постановке московский театр Советской армии. Тогда, поверив в свои писательские силы, я демобилизовался на волне тогдашнего сокращения офицерского состава. Но мою пьесу вскоре после премьеры запретила военная цензура без объяснения причин. Что я мог еще написать, имея за плечами лишь инженерное образование? Меня учили тактике, стратегии, военной географии, но ни одной гуманитарной науки мы не проходили. Я был в отчаянии. И тогда меня поддержал драматург Николай Федорович Погодин, приняв к себе на курсы сценаристов при Главкино. Так я получил вторую профессию.
- С вашим другом, актером Георгием Юматовым вы познакомились на курсах?
- Жора снялся в главной роли фильма "Очередной рейс", поставленному по моему первому, курсовому сценарию. Мы сдружились, и в следующий мой фильм "Офицеры" он попал по моей наводке. Я сказал тогда режиссеру-дебютанту Владимиру Роговому: "Возьми Жору, не пожалеешь". И Юматов блестяще сыграл роль офицера Трофимова.
Для кино я написал восемь сценариев. И раньше, чем в Союз писателей, вошел в Союз кинематографистов, у истоков создания которого стоял. Мой членский билет из первой тысячи номеров. Однако меня не удовлетворяло, что в кино сочинитель отодвинут на вторые роли. Режиссер и актеры что хотят, то и делают с написанным, выстраданным тобой текстом. И тогда я обратился к прозе. Благо, мне повезло родиться в семье провинциальных интеллигентов дворянского происхождения. И в моем воспитании литература занимала важное место.
- Ваша первая повесть "А зори здесь тихие" продолжает покорять сердца людей. Недавно китайцы взялись снимать по ней сериал, и уже подписали контракт со Свердловской киностудией, где будут проходить съемки. У героинь "Зорь" были прототипы?
- Нет. Все они выдуманы. Я хотел показать, какую страшную цену мы заплатили за победу: 1 к 5. И даже выше. Честно признаюсь, сначала героями повести были мужики. Раненные, ослабленные, не долечившиеся - они должны были в тех "тихих" местах восстанавливаться после госпиталя. Так я написал уже большой кусок. Но однажды поутру меня осенило: героями должны быть девушки! Тогда замысел будет точнее раскрыт. Женщина не умеет воевать, не должна. Я порвал написанное и начал все заново.
- С публикацией проблем не было?
- Повесть восторженно приняли в редакции журнала "Юность". Главный редактор Борис Полевой попросил только заменить "шмайсеры" на "автоматы", "еловый корень" на "еловый выворотень". И самое главное, дать другое название. За что даже был объявлен приз - бутылка коньяка. И вся редакция над этим два часа ломала голову. Исписали целый лист. Название "А зори здесь тихие" придумал завотделом рукописей Винокуров. И оно сразу всем понравилось.
- Этой повести повезло с экранизацией, как, впрочем, и "Завтра была война"...
- Повесть "Завтра была война" пролежала в столе 10 лет, прежде чем ее согласились публиковать без купюр и переделок. А вскоре мне позвонил выпускник ВГИКа Юрий Кара и пригласил на просмотр одноименного фильма. Я знал, что студентам на съемки выделяется цветной пленки только на 40 минут экранного времени и всего лишь 20 тысяч рублей на расходы. А мою повесть невозможно вместить в эти рамки. Оказалось, что режиссер схитрил и снял в цвете только часть эпизодов. Остальные же - на черно-белые "остатки", которые пожертвовали студийные операторы из "личных резервов". Комбинация с цветом была выдана за художественный прием.
- Борис Львович, почему вы перестали писать о войне? Современному читателю это уже неинтересно?
- Читательский спрос на военную литературу будет всегда. А я решил, что четырьмя своими книгами о войне для себя тему исчерпал. Рассказ "Встречный бой" - моя последняя вещь о Великой Отечественной. Я думаю, сейчас писателю важнее понять проблемы, с которыми реально столкнулось общество в наши дни.
- А как, по-вашему, сегодня чувствует себя добряк Егор Полушкин из ваших "Не стреляйте в белых лебедей"?
- Он у меня еще тогда был вымирающим типом. Почему и погибает в финале. А сегодня почему-то слишком честный человек оказывается "не приспособленным" к жизни. Теперь благоденствуют Федоры Бурьяновы. Это их время. Отчасти и потому, что наша страна оказалась в страшном культурном провале. Как будто мы переместились в XVII век, когда еще не родился Пушкин. Посмотрите, как чудовищно низок уровень нашего телевидения, рассчитывающего только на обывателя. В любой стране мира (а я изъездил их немало) обязательно есть 3-4 канала, которые работают на интеллигенцию, выпуская в эфир проблемные, серьезные, познавательные программы. А у нас на всех каналах только льют из пустого в порожнее: любит - не любит, купит - не купит. И зачем так непомерно увлекаться уголовной хроникой в "семейное" время? Зачем взваливать грязные истории на слабые детские плечи? Такие вещи недопустимы. Ребенок еще не может понять, кто прав, кто виноват. Он растерян. Мы обязаны защитить молодое поколение.