По давней привычке собрался провести смену рядом с ребятами у "печки", но первая домна стояла
По давней привычке собрался провести смену рядом с ребятами у "печки", но первая домна стояла после ремонта и пускать ее не торопились. Олег Харламов, старший горновой, временно работал на второй печке, в бригаде Александра Гилева, "бывшей коммунистической, а ныне демократической", как сказал о ней мастер Чистилин.
Под селедку, принесенную мастером из дома, пили в газовой будке фирменный, "чистилинский" чай, и мастер упорно развивал тему, иронизировал: "Все справедливо. Кто теперь уходит из цеха? Для кого работа была элементарным средством заработать на кусок хлеба с маслом. А если такую работу любишь? Если она - твое увлечение? Кто ж тебе станет при капитализме твое увлечение оплачивать? А с нами еще сложнее, с доменщиками. Тут только психически больные остались, пироманы - любители глядеть на огонь. В детстве-то все этим страдают: костры жгут. А мы как бы задержались в развитии... Тяжелая форма! Лечению не поддается..."
- Натер ухо? - посмеивался Харламов, когда мы шли с ним перекусить в столовую доменного. - Только на шутке и держимся!
Частью он сам, а частью ребята уже рассказали, в какое положение попали Харламовы. Тяжело заболел старший, Костя, положили в больницу, но там никак не могли поставить диагноз, а мальчишке становилось все хуже. Хорошо, что нашелся специалист и с опытом, и с неравнодушным сердцем. Определили наконец: менингит. Срочно потребовались дорогие лекарства. "Дело не в цене, - говорил Олег. - Во времени. И кто нас выручил? Родители детишек, которые лежали рядом с Костей. Скинулись - дали деньги. Хорошо, что Василь Борисыч, главбух комбината, все-таки подписал мое заявление на зарплату. Хоть не весь долг вернули, всего за несколько месяцев, но хожу теперь, раздаю..."
Василия Борисовича Жданова я знал мальчишкой: дома наши были рядом. В заводоуправлении потом специально зашел к нему: расспросить о родителях, поблагодарить за доброе сердце, пожать руку. Совсем еще молодой главбух заморгал часто-часто и опустил голову. "Если бы вы знали, - сказал горько, - скольким почти в таком же положении я просто не мог помочь: нет ни копеечки, ну нету!"
Так и тянули несколько лет - и доменный цех, и весь комбинат. Доходило до анекдотов. Когда-то шлак увозили из доменного в отвал, а покупавший его за минимальную цену "начальник шлакового отвала" Фельдман пускал его на производство строительных блоков либо продавал на сторону. Теперь, когда печи загружать стало нечем, пришлось обратиться к Фельдману: Владимир Семеныч, выручай! И он взялся сбывать шлак его "производителям" - само собой, подороже. А тем временем начальник доменного цеха Михаил Фомич Марьясов, золотая голова, ночи напролет просиживал над очередным своим изобретением, которое дало бы возможность только что выпущенный шлак тут же загружать обратно в печку - лишь бы без перерыва "процесс шел"... Ну, дожили!
Как-то в очередной свой приезд в Новокузнецк попал я в бригаду Харламова, когда только что закончился очередной выпуск чугуна. Литейка дымилась, как неостывшее поле боя, вспыхивала там и тут языками пламени, но победное умиротворение уже царило вокруг, оно словно было растворено в горьковатом и теплом воздухе. Кто-то из горновых кивнул на вход в комнатушку отдыха: там старший, там.
На зашмыганных еще шерстяными - теперь поищи такие! - штанами скамейках, за столом с блестками принесенного на робах графита сидели бригадир и горновой Володя Кондратьев, бывший хоккеист, душевный друг, и рядом с громадным артельным чайником аккуратно раскладывали тоненькие стопки "деревянных".
- Поздравить можно? Пошло дело? - спросил я.
- Смотря у кого! - как-то неопределенно, хотя явно весело откликнулся Володя. И рассказал такую историю.
Был в бригаде горновой, который с приходом "рыночных отношений" жизнь свою круто переменил: ударился в коммерцию. Парень и сам по себе не промах, а тут еще пошел фарт. Стал владельцем нескольких "комков", квартиру громадную приобрел и шикарно обставил, купил джип. Одна у человека беда осталась: литейку забыть не может. "Купил" себе пропуск на завод, у джипа на лобешнике так с ним и ездит. Приткнется где-нибудь в безопасном месте, коробку с напитками и закусью - в обе руки, и топает с ней по железной лесенке: к бывшей своей бригаде, нарушать производственную дисциплину. Оставляет деньги взаймы, на весь коллектив. И все бы ничего, но стал в последнее время плакаться: не нравится мне это "купи-продай", обратно в бригаду вернусь. На днях ребята его чуть не побили: с ума сошел?! Эх ты, нытик! Надо уметь бороться с трудностями! И потом... кто бригаду выручит, если что? На кого, брат, если не на тебя, нам надеяться? Так что ты уж держись!
Тут я понял, почему в будке их только двое: остальные деликатничают, не хотят мешать. Пусть на всех делят. Согласно "коэффициенту трудового участия"...
...Листаю записную книжку с корявыми, на колене сделанными записями трудной для Запсиба поры: "Удивительное, казалось бы, дело: как легко дышится там, где на самом деле нечем дышать! Для кого-то это покажется слабым утешением, но вот он убежден, что те из наших респектабельных с виду господ, кому предстоит познакомиться с запахом серы в преисподней, еще позавидуют этим замурзанным оборванцам, которые нюхают ее возле доменной печки либо на коксохиме".
Вспоминай теперь, кто это - "он"? Александр Бруневич, бывший садовод, с Алтая приехавший в Новокузнецк за "горячим стажем", чтобы хорошую пенсию заработать и заботами о хлебе насущном уже не отвлекаться от любимого дела? Сам ли Олег Харламов? Володя ли Кондратьев, бывший мастер клюшки и шайбы, убежденный, что работа у жаркой печки под стать настоящей, без поддавков игре на ледяном поле: один ничего не сделаешь, каким бы мастером ни был - только коллективная игра все решает, только она!
Или так думают все они?
Все-таки выкроил вечер, чтобы побывать у Харламовых дома. Порхала вокруг стола словно помолодевшая за время, пока не виделись, Люба, и дружно помогали ей выросшие мальчишки, и отец семейства неторопливо перебирал видеокассеты: хотел показать сюжет о бригаде, который недавно прошел по телевидению.
Посмотрели перед этим новые картины Олега и изящные поделки: пишет маслом и с детских лет занимается резьбой по дереву. Потом вроде бы со скучающим видом пододвинул ко мне лежавшее на краешке стола письмо, напечатанное на развороте праздничного бланка: внешний управляющий Западно-Сибирским металлургическим комбинатом Анатолий Георгиевич Смолянинов и генеральный директор Рафик Сабирович Айзатулов поздравляли старшего горнового Олега Викторовича Харламова с наступающим Новым годом, сердечно благодарили за то, что в тяжелые годы выдержал все выпавшие на долю коллектива испытания, достойно перенес тяготы и лишения, не ушел с производства, и выражали надежду на то, что он и впредь...
Какие, думал я, молодцы! Коли в Москве никто не понимает нынче, что такое артельная работа, только они и могут поддержать здесь совсем было пригасший рабочий дух, только им по силам поднять втоптанный в грязь престиж Мастера.
Почти 15 лет назад совсем тогда молодой горновой Харламов получил орден Славы третьей степени. По тем временам он бы давно уже был "полным кавалером" трех степеней Славы, и была бы своя - а не эта, купленная не без содействия тещи, - квартира, и наверняка была бы ну хоть какая-никакая машина. Нет ничего этого, и Олег Харламов - с его-то прямым характером - молча терпит: получил это коротенькое письмо - и, как мальчишка, счастлив.
...Все-таки нашел он кассету, включил "видик"... Из темно-серых клубов дыма выбегали люди, тут же исчезали за огненным веером.
- Я рассказывал, помните? Про коммерсанта нашего, который все обратно в бригаду просился...
- Приезжал? - спросил я. - Опять?
- Эдик, - уточнил Олег. - Хомутов. Совсем вернулся!
- Что, разорился в своем бизнесе?
- Да ну! Дела у него шли - у всех бы так!
- А в чем же дело?
- Как это в чем? - переспросил Олег. - Помните, как Чистилин тогда рассказывал о пироманах? Вот и он тоже пироманом оказался...
Допоздна засиделся я тогда у Харламовых. Хозяева предложили: "Чего вам на городском автобусе с пересадками телепаться? Выйдем к нашему рабочему, когда повезет третью смену. Довезет вас до самой гостиницы в поселке..."
Красный "Икарус" подошел минута в минуту, мы обнялись с Олегом, прощаясь. Войдя в автобус, громко поздоровался по давней привычке, но ответом было недоверчивое молчание. Автобус шел через город, и, когда попадал в полосу света от уличных фонарей, я пытался вглядеться в лица соседей: что за смена? Какие бригады? Неужели ни одного знакомого?!
"Икарус" то и дело останавливался, входящие негромко приветствовали уже сидящих в салоне и будто подремывающих, я как можно бодрее отвечал, и в тоне моем сквозило: да что же вы летописца своего подзабыли? Опять вглядывался в лица, то проступающие из темени, то вновь ею полускрытые: серьезные, думал, люди - ну еще бы! Смекалистые, на самых теплых местах сумели на комбинате устроиться. Возле домны. У самых леток!
И вот уже пора мне выходить. И тут женщина, просидевшая чуть ли не весь путь от города, отвернувшись от меня, интересуется врастяжечку: "На-до-ол-го-к-нам?"
Батюшки мои!
Двери захлопываются - я только вижу, как почти все в салоне очень сдержанно, но так по-дружески улыбаются...
Вот поди их разбери!