.jpg)
Что привело премьер-министра в стан заговорщиков, какими движущими силами и настроениями они руководствовались? Об этом премьер-министр сам когда-то рассказывал «Труду».
Журналистская работа свела меня с Павловым за пять лет до августа 1991-го. Он был в ту пору председателем Госкомитета СССР по ценам. Мы нашли общий язык, и вскоре у нас сложились доверительные отношения. Что вообще-то удивительно: высокопоставленные чиновники что сейчас, что тогда, в СССР, крайне редко откровенничают с журналистами. Когда в январе 1991-го Павлов стал премьером, сменив Рыжкова, первое интервью он, как и обещал, предложил «Труду».
Глава правительства тогда выдал суперсенсацию, объявив миру о раскрытии крупномасштабного заговора западных банков, которые якобы тайно скупали советские банкноты, чтобы потом их разом вбросить в нашу экономику и подорвать мощь Советского Союза. Именно этим премьер объяснял суматошную денежную реформу, когда в три дня вдруг потребовалось поменять имевшиеся на руках крупные, достоинством в 50 и 100 рублей, банкноты на новые. Страшные очереди, давка, истерики, обмороки, инфаркты... Конечно же, никакого заговора не было. И руководители советского Госбанка на секретном совещании заранее проинформировали об этом Павлова. Но он настаивал на своей версии. В ходе той беседы в Кремле все, что говорил премьер, мне казалось бредом. Но стоило мне усомниться в словах собеседника, как он жестко заметил: если «Труд» не готов публиковать, он даст интервью другой газете.
Утром, когда беседа увидела свет, начался поистине 9-балльный шторм. Звонили корреспонденты западных агентств и телекомпаний, представители посольств… Один из кремлевских чиновников выговаривал мне: «Такие материалы нельзя публиковать. Премьер перессорит нас со всем миром». Похоже, президент СССР Михаил Горбачев ничего не знал о сенсационной версии своего премьера…
Павлов не раз во время наших встреч откровенно говорил о своем резко негативном отношении к Горбачеву и его реформам. В конце 1989‑го у нас с Павловым, тогда еще министром финансов, состоялся в правительственном санатории полуторачасовой разговор, важность которого я в то время недооценил. Валентин Сергеевич повторил, что Горбачев ведет страну к хаосу и катастрофе. А дальше...
По словам министра, многие не только на верхних этажах управления, но и среди обычных граждан это прекрасно понимают. И надо что-то делать. Да, собственно, и усилий больших не требуется, рассуждал Павлов: яблоко перезрело, нужен лишь толчок. «Ну, например, кто-нибудь на съезде народных депутатов встанет и предложит отправить в отставку Горбачева. И большинство депутатов поддержит предложение, в этом я не сомневаюсь». И добавил: когда беда стоит у порога, все патриотические силы должны объединиться.
Я был в растерянности: неужели Павлов вместе с кем-то наверху перебирает варианты устранения Горбачева? Не понимает, что мы не банановая республика? Или просто дает простор своей фантазии? Но министр говорил так напористо и убежденно, будто излагал хорошо продуманный план.
«Но нельзя в политические дела втягивать армию», – робко заметил я. На что последовал ответ: «В армии служат те же граждане страны, которые прекрасно видят надвигающуюся катастрофу».
Чувство большой тревоги осталось у меня после той странной беседы. Неужели на олимпе настолько обострилось неприятие Горбачева, что ближайшее окружение готово его смести так жестко? Отгонял мрачные мысли, убеждал себя, что Павлов просто импровизирует. В последующие месяцы Горбачев много выступал, пытался внушить всем и вся, что «процесс пошел». Но в декабре 1990‑го я с холодком в душе вспомнил разговор с Павловым. На IV съезде народных депутатов неожиданно выступила Сажи Умалатова с резкими обвинениями в адрес Горбачева. Она настаивала на внесение в повестку дня вопроса о вотуме недоверия главе государства. Вот, подумал я, то, о чем говорил мне Павлов. Власть Горбачева, казалось, повисла на волоске. Свыше 400 депутатов сказали «да» отставке. Но не большинство!
Тем не менее было понятно: это лишь пробный камень. Те, кто ненавидел Горбачева, не остановятся. И тут Павлова, ярого противника Горбачева, выдвигают в премьеры. Может быть, поначалу его хотели использовать втемную: втянуть в сложную игру, а потом сделать центральной фигурой. Логично: премьер, второй человек в стране, берет власть от заболевшего президента… Ну а Горбачеву, рекомендуя Павлова на пост премьера, наверняка говорили, что Валентин Сергеевич – отличный экономист, устроит всех. Мол, он и есть компромиссная фигура. Когда объявили, что Павлов возглавит правительство, стало понятно: серьезная схватка наверху неизбежна.
И вот 19 августа в Москву вошли танки, началось бесславное трехдневное правление ГКЧП… Из кабинета главного редактора я по «вертушке» пытался разыскать Павлова. Один из помощников, с которым у меня были хорошие отношения, сказал, что они и сами не могут найти премьера. Позже выяснилось, что Павлов лежал с высоким давлением и врачи категорически запретили ему в ближайшие часы всякое общение с внешним миром. Через какое-то время премьер встречался с Крючковым, предпринимал какие-то шаги, но так и не стал тараном ГКЧП, как на это, возможно, рассчитывали путчисты. В этой фантасмагорической авантюре он постарался как можно дальше уйти в тень. Вольно или невольно премьер своим поведением внес разброд и шатания в ряды заговорщиков.
Конечно, огромную роль тогда сыграли москвичи, вышедшие на защиту Белого дома. В КГБ этого никак не предполагали (вот вам информированность спецслужб!). Путчисты, к счастью, испугались большой крови. В то время как из регионов шли верноподданнические телеграммы от местных начальников с поддержкой ГКЧП, десятки тысяч жителей столицы стали живым щитом перед Белым домом. И это стало решающим моментом.
Спустя шесть лет после тех драматических событий я поехал домой к Павлову. Встретился уже с пенсионером Валентином Сергеевичем, который жил на улице Алексея Толстого. В прошлом остались и просторный кабинет в Кремле, и камера в «Матросской тишине». Павлов, всеми забытый, вел тихую жизнь. Он согласился дать интервью «Труду». Экс-премьер и бывший узник по-прежнему категорически не соглашался с тем, что ГКЧП стремился повернуть историю вспять, от демократии к крепкой руке: «Мой отец, шофер, был незаконно репрессирован в 1937 году, а мать, медсестра, находилась после войны под следствием по «делу врачей». Как я мог ратовать за возвращение к сталинизму?» А на вопрос, когда все-таки наладится жизнь в России, Павлов ответил тогда так: «Когда появится национальная буржуазия. Сегодняшних богачей я не рассматриваю в этом качестве, они ничего не делают для страны. Национальная буржуазия должна осознать свою роль, позаботиться и о стране, и о собственном будущем».
Валентин Павлов умер 30 марта 2003 года, в 65 лет. Так и не дождавшись появления на свет ответственной буржуазии. Боюсь, для этого ему понадобилось бы стать долгожителем-рекордсменом.
