Ушел поэт и прозаик, который мог бы претендовать на Нобелевку. Человек-легенда, человек-эпоха, человек - лирический герой. Лимонов. Явно больше чем поэт
Ушел поэт и прозаик, который мог бы претендовать на Нобелевку. Лидер запрещенной Национал-большевистской партии, про которую до сих пор не очень понятно — был то политический или художественный проект, замешенный на протестной романтике. Эмигрант и «человек мира». Возвращенец и воздвиженец уличных баррикад. Человек-легенда, человек-эпоха, человек — лирический герой. Лимонов. Явно больше чем поэт.
Его «Подросток Савенко» (настоящая фамилия писателя) наследует книгам Сэлинджера. Сам богемный Эдичка, ровесник Джона Леннона, на молодых фотографиях снят почти в таких же очках, как у культового битла. Философ с профессорской бородкой. Герой четырехсотстраничной беллетризированной биографии Эммануэля Каррера, Лимонов сумел сделать себе мировое имя.
Но прежде всего он по-настоящему русский писатель. Для которого литературное поприще не романистика или тонкая стилистика, а гражданское высказывание, путь, судьба. Писатель-аскет, последовательно создававший свой личный миф.
В России эмигрант Лимонов стал известен благодаря роману «Это я — Эдичка». Вещь печаталась в журнале «Знамя» в перестроечном угаре, отрывками, приводя в ступор ревнителей нравственности: о чем это? О расставании с любимой женщиной или о том, что Америка не лучше СССР? А может, о встрече русского люмпен-интеллигента с чернокожим Джонни, мягко говоря, у помойки? Скорее — о русской литературе, у которой, несмотря ни на что, по-прежнему «есть плоть и кровь».
Его ближайший литературный «родственник» — конечно, Веничка. При несомненной разнице судеб и стилей очевидно общее: исповедальная откровенность, мужество высказывать иное мнение. «Неправильное», спорное, наивное, заполошное (оценочные эпитеты легко накручивать), а может быть, просто противоречащее мейнстриму, опережающее или, наоборот, нарочито «не догоняющее». Важно, что свое. Вообще-то это ценно в любые времена, но сейчас, когда мы очутились в предсказанном Ги Дебором еще в конце 60-х Обществе спектакля, где драматизированное представление (или перформанс) важнее здравого смысла, — оно на вес золота.
Немногие решатся пойти вразрез с трендом: возразите «зожистам», поборникам раздельного вывоза мусора, активисткам движения #MeToo — линчуют незамедлительно. Или, например, признайте присоединение Крыма — и никакое участие в «Стратегии-31» (за строгое соблюдение, кстати, Конституции страны — актуально, правда?) не послужит вам смягчающим обстоятельством: Лимонов не боялся ни тусовки, ни государства. Может быть, поэтому в последние годы многие редакции довольно кисло реагировали на предложение сделать с ним интервью даже в связи с такими железными инфоповодами, как выход книг — «Дед», «Седого графа сын побочный», «Будет ласковый вождь».
Лимонов последовательно отвергал общепринятые роли, будь то образ преследуемого диссидента или «правильного» советского человека. Чурался статуса великого, сознательно разыгрывал образ «плохиша» — любые клише казались ему заскорузлыми. А его идеалы, в свою очередь, бросали вызов советской провинции, одноэтажной Америке, постсоветской Москве. Еще он очень не любил писательниц (тоже наперекор тренду — гендерному) и некрологи. В «Книге мертвых» рассказывал об ушедших как о живых.
Давайте и мы вспомним его таким, каким он был, — романтиком, скептиком, иронистом. Как, например, в этом его поэтическом автопортрете:
Мелькают там волосы густо,
Настольная лампа горит.
«Во имя святого искусства»
Там юноша бледный сидит...
Бледны его щеки и руки
И вялые плечи худы,
Зато на великое дело
Решился. Не было б беды.
И я этот юноша чудный,
И волны о голову бьют.
И всякие дивные мысли
Они в эту голову льют.
Ах, я трепещу: Невозможно,
Чтоб я это был. Это я?!
Как дивно! Как неосторожно!
Как необъяснимо, друзья!