А где его взять, если за полвека наши архитектурные орлы не возвели НИ ОДНОГО пристойного здания, и даже новая Мариинка восстала из всенародных поисков обычной помесью сундука с аквариумом?
Сейчас же в интернете циркулирует обращение к премьер-министру Д.Медведеву остановить строительство двух 10-этажных домов на месте стадиона «Прибой», без которого жители окрестных домов, а также 560 школа и 107 гимназия лишаются возможности заниматься спортом на свежем воздухе. А между тем, 107 гимназия на века связана с именем братьев Стругацких, что открывает прекрасную возможность присвоить их имя скверу со спортивной площадкой, оформив его в «фантастическом» стиле.
Пикеты, митинги, обращения — все это очень хорошо, это признаки укрепления гражданского общества, хотя мне немножко и не по себе из-за того, что увековечивание замечательных писателей и прекрасных людей проходит через конфликт. Было бы гораздо поучительнее для общества, а для молодого поколения в особенности видеть, что если даже в этой жизни торжествуют и не слезают с экрана проходимцы и шуты, то в бессмертие допускаются лишь творцы, перед которыми беспрекословно расступаются и злато, и булат.
Но братья Стругацкие воистину настолько любимы всенародно, что в увековечении их имен, так ли, сяк ли, сомневаться не приходится. Однако на днях ушел из жизни человек, чье дарование и земное служение не предполагают слишком громкой славы, хотя посвящены они были самым глубинным основам человеческого бытия, — я имею в виду Григория Померанца.
На поверхностный взгляд, он производил впечатление мыслителя не от мира сего. Прогуливаясь с ним, я всегда старался как-то поддержать его под локоть, легонько куда-то направить, чтобы он не оступился, витая в своих метафизических облаках, — и каждый раз со смущением вспоминал, что это не я, а он прошел и фронт, и лагеря, и как-то справился и без посторонней помощи.
До конца своих долгих дней сохранив уверенность, что главная опора человека не в низком, а в высоком, не в простом, а в сложном. И это были не теоретические декларации — он действительно жил тем, что проповедовал. Еще на фронте, в степи, за ним затеяли охоту немецкие истребители; естественно, он впал в панику, и вдруг подумал: если я не боюсь бесконечности, в которой мы живем мимолетными пылинками, то неужели я устрашусь каких-то железяк! И паника отступила.
Моя уверенность, что миром правят грезы, вызывала у него отеческую улыбку: вы когда-нибудь поймете, что высокие образы поэтов и пророков это не просто нас возвышающие обманы, но метафоры каких-то истин, ничуть не менее точных, чем истины научные, что все высокое укоренено в природе вещей, а не только в наших мечтах. Поэтому, хотя его глубоко тревожил и огорчал путь, избранный современным миром, вообразившим, что счастье заключается в потреблении, а не в служении собственной глубине, он никогда не впадал в отчаяние и озлобление. Он был уверен, что человеческой пошлости не по силам изгнать из мира добро и красоту, ибо они пребывают в самой природе этого мира.
И потому я всегда говорил ему на прощанье: надеюсь, Григорий Соломонович, прав не я, а вы.
Скажу то же самое и на этот раз.