- Как возник замысел этой постановки?
- Театральным людям известно, что голова режиссера вечно напичкана какими-то идеями, которым или суждено воплотиться на сцене, или нет. Порой эти идеи приходят совершенно случайно. Хотя, как известно, ничего случайного в жизни не бывает, в это я верю свято. Так вот, однажды внук мне рассказал, что ему в школе задали прочитать Гоголя, в том числе "Портрет". Мы стали вместе с ним читать, и я подумал, что хорошо бы это поставить. Но не знал, как подступиться. Не хотелось делать инсценировку, дробить текст на диалоги. "Портрет" засел в моем мозгу, словно ржавый гвоздь, он не давал покоя, но решение будущего спектакля оставалось тайной за семью печатями. И вдруг я услышал "Фантазию для гобоя и струнных" Бриттена. И меня словно обожгло - так вот оно, решение! Два голоса - человеческий и музыкальный, а над ними падший ангел. Я стал перебирать в памяти всех своих артистов и остановился на Евгении Редько. Есть в его манере игры что-то странное, инфернальное, к тому же нервы его всегда обнажены и кожи совсем нет. Это то, что нужно для Андрея Чарткова, проигравшего свой талант в рулетку с дьяволом.
- Вам не кажется, что вы ставили спектакль про себя и своих коллег?
- Несомненно. Потому что когда нам говорят, что художник должен принадлежать обществу, то я спрашиваю: "Какому обществу?" А если это общество заставляет меня подстраиваться под свои низкопробные вкусы, то как мне быть? Деградировать или плыть против течения? Вопрос этот очень непростой, и сегодня он остро стоит перед всеми театрами, вынужденными приспосабливаться к рыночной экономике. К тому же не забывайте, что наш театр адресует свои спектакли молодому поколению. Мы несем ответственность за его будущее, за то, какому богу оно станет поклоняться.
- Мистическое начало в "Портрете" вас не напугало?
- Меня уже трудно чем-либо испугать. А потом, в нашей жизни так много непознанного, столько параллельных миров: Если ты благодаря богатому воображению способен погрузиться в них, то, может быть, и просветлеешь, увидишь свет в конце тоннеля. По крайней мере Гоголь к этому свету шел в течение всей своей жизни.