Те, кто пришел в эти декабрьские дни на гастрольный спектакль Бурятского театра оперы и балета, показанный на Новой сцене Большого театра в рамках популярного фестиваля «Видеть музыку», присутствовали, без преувеличения, при историческом событии. Впервые за 75 лет столичная публика видела и слышала оперу именитого советского композитора Вано Мурадели «Великая дружба», которая не только сама подверглась разгрому в знаменитом постановлении ЦК ВКП (б) от 10 февраля 1948 года, но и послужила поводом для жестокой критики всех ведущих советских композиторов, чьи главные произведения на долгие годы попали под запрет как формалистические.
История с «Великой дружбой» парадоксальна и до сих пор не во всем ясна. Оперу заказали почитаемым в тогдашнем советском истеблишменте авторам – композитору Вано Мурадели и либреттисту Георгию Мдивани. Повод – отмечаемое в 1947 году 30-летие Великой Октябрьской социалистической революции. Мировая премьера состоялась в городе с символическим названием Сталино, нынешнем Донецке. 7 ноября, в красный день календаря, спектакль в постановке дирижера Александра Мелик-Пашаева, режиссера Бориса Покровского и художника Федора Федоровского (представить себе творческую команду круче невозможно) показал Большой театр. И вслед затем еще с десяток крупнейших оперных театров страны, от Риги до Улан-Удэ, воплотили беспроигрышный, казалось бы, замысел.
Но 5 января 1948 года на третий в ГАБТе показ пришел Сталин – и это круто изменило судьбу произведения, а заодно проложило рубеж в истории всей советской музыки. Вождя взбесило, что Муртаз, главный герой сюжета, посвященного гражданской войне на Кавказе, по национальности ингуш, тогда как этот народ вместе с чеченцами в ту пору считался неблагонадежным и был депортирован за якобы нелояльность к советской власти. И наоборот, в тени осталась роль грузин и осетин – сточки зрения Иосифа Виссарионовича главной движущей силы революции в тех краях. Кроме того, авторы не скрывали, что прообразом одного из центральных персонажей, Комиссара, стал Серго Орджоникидзе, а отношение к нему, за десять лет до того доведенному Сталиным до самоубийства, оставалось крайне настороженным. В довершение всего композитор нанес оскорбление личным вкусам любителя песни «Сулико» и традиционной лезгинки– тот не смог расслышать в партитуре ни одной знакомой народной мелодии, а только современные, подчас довольно резкие созвучия.
Как могли искушенные бонзы от искусства наломать столько дров? Трудно отделаться от мысли о спланированной где-то наверху провокации. А что? Ведь начатая постановлениями 1946 года «О журналах «Звезда» и «Ленинград» и «О кинофильме «Большая жизнь» перетряска старых творческих кадров требовала продолжения – вот и грянуло то самое постановление «Об опере «Великая дружба В. Мурадели», которое «разобралось» не только и не столько с указанным политически ошибочным произведением, сколько с прежним костяком композиторского союза, подняв наверх вместо «сомнительного» Шостаковича и его единомышленников более молодую и «понятную» команду Хренникова, а самые принципиальные партитуры «формалистов», сегодня составляющие гордость отечественной музыки, упрятавшее в запретный список, некоторых же авторов – в частности, Свиридова и Вайнберга – на многие годы оставившее почти без работы.
С тех пор, через долгую и трудную борьбу, справедливость была восстановлена – на сцены и эстрады вернулись симфонии, оперы и балеты Прокофьева, Шостаковича, Шебалина, нашел себя в вокально-хоровом жанре Свиридов…
Не вернулась только сама «Великая дружба» – если не считать одного концертного и одного радиоисполнения 1965 года да постановки 1972 года в Орджоникидзе (теперешнем Владикавказе). Что это – оплошность театров, упустивших из виду незаслуженно репрессированный шедевр, или?..
Понадобились 75 лет, чтобы мы, благодаря свежей премьере Бурятского театра оперы и балета, привезенной на гастроли в Москву, получили наконец ответ на этот вопрос.
Сразу скажу – нет, не шедевр. Знаю, что некоторых моих коллег, присутствовавших на исполнении, этот факт разочаровал. Выскажу, в свою очередь, недоумение по поводу такой реакции: а чего они ждали? Что им предъявят партитуру уровня лучших произведений тех же Прокофьева и Шостаковича? Но Мурадели никогда не был светочем советской оперной школы. Мэтр песни – да, то же славословие «Партия – наш рулевой» на стихи Сергея Михалкова написано отличным профессионалом, ну а «Бухенвальдский набат» на слова Александра Соболева до сих пор впечатляет трагическим величием. Но от удачно поданной мелодии до содержащей множество сюжетных, интонационных, драматургических линий четырехактной оперы дистанция огромного размера.
Да будь ты Прокофьевым и Шостаковичем вместе взятыми, трудно создать музыкальный шедевр на крайне схематичное либретто, где ходульна не только драма героя, влюбившегося в казацкую дочь, получившего задание в качестве платы за ее руку убить Комиссара, проникнувшегося Комиссаровым благородством и подставившего под контрреволюционную пулю свою собственную грудь. Буквально все образы прописаны столь же примитивно, через лобовые диалоги типа: «Я знаю, гибну я, но гибну я любя. – Прочь поди, не то несчастье грянет. – Я счастлив лишь с тобой, казачка…». Соответственно вязко-статично и музыкальное действие, в котором герой может минут на десять застрять в длинной пафосной арии, держа за привязь невидимого краденого коня, хотя каждая секунда промедления в такой ситуации смертельно опасна.
.jpg)
Глядя на этот статичный терцет, трудно догадаться, что вообще-то Муртаз (Чингис Радмаев, справа),сын ничего не подозревающего Измаила (Бадма Гомбожапов, в центре), замыслил убить Комиссара (Эдуард Жагбаев)
Но даже в этом крайне условном, статичном «действии» порой возникают моменты вполне качественной и даже красивой мелодики, вроде песни юной сестры Муртаза Мейсаны (слегка ослабленная версия бородинской Кончаковны либо корсаковской Шемаханской царицы) или сказа старого акына (дальний потомок глинкинского Финна из «Руслана и Людмилы»). Даже в этой вялой повествовательности нет-нет да проблескивают моменты подлинного драматизма (живописуемая оркестром ночная гроза, в которую уходят вдвоем в горы потенциальные убийца и жертва).
Говорю это к тому, что затея Бурятской оперы ценна не только как опыт исторической (пусть с вольностями – в частности добавлением из другой партитуры Мурадели, танцевального номера «Праздник в колхозе») реконструкции: здесь есть и живой материал, на котором артисты могут проявить свой потенциал. В первую очередь это касается упомянутой партии и образа горской дочери Мейсаны в исполнении отличной певицы-сопрано Билигмы Ринчиновой. Впечатлили вокальной экспрессией и сопрано Маргариты Мартыновой (дочь старого казака Галина), баритон Александра Хандажапова (белый офицер Памазов), особенно же – благородный, богатый красками бас Эдуарда Жагбаева (Комиссар).
Добрых слов заслуживает и дирижер Владимир Рылов, под чьим управлением не расползся совсем уж безнадежно музыкальный рассказ, оркестр расцвел разнообразными красками, а ту же сцену праздника с этно-балетом в постановке Александра Курбатова (в Улан-Удэ, как известно, и танцевать умеют отлично) вполне можно исполнять отдельно – она не потеряется в любом, даже самом звездном театральном дивертисменте.
.jpg)
Народный сход и гибель главного героя – самая зрелищная сцена спектакля
Коллектив ответственно подошел также к оформлению действия, «обряженного» заботами художницы Наталии Хохловой в красивые горные пейзажи и добротные (иногда даже слишком – того же Муртаза не в конокрады, а хоть в солисты Ансамбля Моисеева записывай) исторические костюмы. Не обошлось и без современной постановочной «интонации» режиссера Вячеслава Добровольского, хотя, может быть, ироничное явление чинных пионеров образца сталинских 1940-х (в 1919 году их не могло быть в природе) воспринимается несколько натужно. Зато самый финал претендует даже на хлесткость: в кратком добавленном эпилоге Мейсана и ее рожденный в любви с Комиссаром сын читают книжку об истории революции – и сразу вслед за этим на поклонах мы видим, среди прочих персонажей, папу мальчугана в окровавленной лагерной робе: вот куда канул главный положительный герой.
Скажу больше: на самом деле буряты выполнили работу, которую давно должен был сделать сам Большой театр. Выставив, как в далеком 1947-м, свои лучшие силы. Чтобы впечатлили не только Комиссар и еще два-три героя, но и тот же Муртаз – не одной лишь молодецкой силой голоса Чингиса Раднаева, но и его обработанностью; чтобы тенор сказителя цеплял слух не вяловатой трещинкой, а настоящей полетностью, чтобы чувствовалась истинная мощь, а не сытая флегма в образе старого ингуша Измаила… Сенсационный интерес публики был бы обеспечен, возможно, дажев большей степени, чем сейчас.
Скажете – только на первых представлениях, а дальше кто на такое пойдет? Отвечу: подобный проект должен, на мой взгляд, стать чем-то вроде социального обязательства театра и его патрона – Министерства культуры. Каким, например, стал благодаря поддержке московских властей Музей истории ГУЛАГа – проект не коммерческий, а общественно-просветительский. Чтобы не осталась опера со зловещей отметиной судьбы для большинства публики страны тем самым невидимым «конем за сценой», из-за которого закрутилась жестокая драма – уже не оперная, а жизненная.
P.S. Фестиваль «Видеть музыку» проводится Ассоциацией музыкальных театров России при поддержке Министерства культуры РФ и Президентского фонда культурных инициатив.
