- Павел Львович, как вы выбираете, какую книгу иллюстрировать? Почему Пушкин, Киплинг, Омар Хайям? Почему Шекспир, Лермонтов?
- Беру, что нравится, чем увлекся.
- А бывают заказы от издательств, от каких-либо организаций?
- А я их не принимаю.
- Тогда вам трудно живется. Надо ведь, чтобы издательство заинтересовалось тем, что вы предлагаете.
- Заинтересовываются. В последние годы три альбома вышли - от Пушкина до античных поэтов. Та же книга "Не славы ради..." А насчет того, что трудно живется... Вот в юности бедствовал страшно, голодал, ходил в обносках. Дамские босоножки на ногах, газеты накручены... Мама, бабушка голодали. После смерти деда у нас отобрали родительский дом в Москве на Вятской улице, мы оказались в хибаре на Масловке, как говорится, без удобств. Правда, бывало и хуже: в этом доме была комната, где жили пять или шесть человек. Они у себя построили нары и спали по очереди. Было просто чудовищно.
- А кем был ваш дед?
- Григорий Васильевич был крупным инженером-химиком, изобретателем. Будучи еще студентом в Германии, в Гейдельберге, хорошим музыкантом, он на Вагнеровском фестивале в Байройте познакомился со своей будущей женой, моей бабушкой Ольгой Николаевной, курсисткой-бесприданницей.
- У вас в книге, кажется, сказано, что графикой вы занялись потому, что краски были дороги и на них не было денег.
- Так оно и было. Вспомнил! Все-таки один издательский заказ я выполнил! В начале 50-х совсем прижало. Говорю товарищу: пойдем грабить пожилых женщин. Он видит, что я дошел до ручки, и только спросил: почему пожилых? Потому, говорю, что на старушек рука не подымется, а с молодыми я не справлюсь. Ложись спать, говорит, а утром наденешь мой костюм - и в поход, еще раз по издательствам, может, повезет. В одном месте, вижу, сидит верзила с очень характерной внешностью. Ну, думаю, скажу начистоту. Говорю: мне срочно, прямо сейчас нужно заработать десять тысяч рублей. Почему десять, спрашивает. Пять мне и пять тебе, отвечаю. Задумался. "А с фотографий умеешь рисовать?" - "Да с чего угодно". Высыпал на стол два десятка снимков. Надо, мол, заставки сделать, выходит книга "КПСС превращает пустыню в цветущий край". Помню, она заканчивалась словами "Там, где Сталин, там победа". Вышла в продажу как раз в день смерти Сталина. А когда я шел в очереди к его гробу, в витрине книжного магазина на углу Кузнецкого Моста увидел эту книгу: шагающий экскаватор на обложке. Больше заказов не было.
- У вас в книге воспоминания о Чуковском. Вы дружили? Как познакомились?
- Лет в четырнадцать-пятнадцать мне попался томик Оскара Уайльда с эссе Корнея Ивановича. Написано было с молодым кокетством, блеском и искренностью. Эссе было прямо-таки ослепительное. Сделал несколько картинок к Уайльду и явился к нему на квартиру на Тверскую - тогда улицу Горького. Корней Иванович - легендарная личность. Это не только "Мойдодыр" и "Муха-Цокотуха", "Айболит" и "Тараканище", это великолепные критические статьи и книги, удивительные переводы, это большой колоритный человек."Тогда ему было лет шестьдесят. Мы поговорили. И мне показалось, что он недоволен. Я тогда быстро смылся. "Ну что же вы убегаете?" - удивился он. "Я не смел надеяться, - говорю, - не рассчитывал, что у вас найдется на меня время". "А у вас найдется?" - это он мне. Так был задан тон в наших отношениях. И почти тридцать лет я часто бывал у него. Он работал, а я брал книги из его библиотеки, садился или ложился на пол рядом и читал. Мы много говорили, часто по-английски. У него самого была уникальная память, и ему нравилось, что я могу по памяти цитировать целые страницы прозы, стихов. У нас было много точек соприкосновения - тот же Уайльд, Киплинг, вообще Англия, он был великий англоман. Потом он часто выручал меня, давая взаймы деньги, и довольно большие. Я как-то умудрялся все долги ему отдавать. Однажды он сказал, посмеиваясь: "Тут что-то не так. Вот З. (назвал известного писателя и переводчика) построил на мои деньги себе дачу и ни копейки не думает отдавать. Не то что вы. Учитесь... "
- Судя по многим воспоминаниям, в том числе по вашим, Чуковский в жизни все время играл какую-то роль.
- Корней играл много ролей. Когда я его узнал, это был очень усталый человек, который себя взбадривал той или иной ролью. У него, кстати, был нормальный голос, как у меня или у вас, а не тот, наигранный, хорошо знакомый людям старшего поколения по бесчисленным детским радиопередачам - "Здравствуйте, дорогие мои!.." Как сказал Уайльд, маски прирастают. Но во мне Чуковский напоролся на человека, который с детства тоже играл - этакого наивного ребенка, с тоненьким фальшивым голоском, робкого, застенчивого. Он меня сразу раскусил, мгновенно. Заметил, что я раза два посмотрел на себя в зеркало. И, как ни странно, это тоже нас сблизило.
- И еще, наверное, то, что вы читали совсем не те книжки, что дети 30-40-х годов? Многие ли шли, к примеру, у Киплинга дальше "Маугли" и "Рикки-Тикки-Тави"?
- Как заметил Уинстон Черчилль, воспитание начинается с разглядывания корешков книг в библиотеке деда. Очень важно книгу прочитать вовремя. У нас, несмотря на все жизненные перипетии, сохранялось десятка два книг "золотой библиотеки" - это великолепные тома в зеленых и красных переплетах, густо украшенных золотом, вольфовское издание. А в книгах - гравюры. Читать, смотреть - упоение. Так что в детстве, юности моими кумирами были вовсе не Павлик Морозов и не Тимур с его командой. Вовремя прочитанная книга - это еще и иммунитет против пошлости, безвкусицы, засорения языка. Когда я у кого-то из современных авторов прочитал "хлобысть по сопатке", то просто не понял, о чем речь.
- Вы были странно эрудированным подростком. Многие ли в таком возрасте зачитывались тем же Киплингом да еще цитировали его в оригинале?
- Часто я чувствовал себя белой вороной. И старался все больше отмалчиваться. С детства запомнил чудовищные стихи: "Нас окружают повсюду враги. /Красная армия, страну береги". Каково, а? Я старался не забывать, что "повсюду" враги. Не везде и не всегда спасало. Когда учился в Суриковском институте, на меня написали донос: "Отмалчивается. Не общается с коллективом". Отчислили из вуза. Потом восстановили. Потом на другом курсе снова отчислили. Восстановили... Я понимаю, что им было непросто это делать, ярлык не прилепишь. У меня по марксизму-ленинизму всегда "отлично" было: я такую цитату умел вспомнить!
- А как вы языки выучили?
- Сам. По книгам. С бабушкой говорил по-немецки. С Чуковским иногда - по-английски. Бабушка с дедушкой порой переговаривались по-немецки о моем воспитании. Выучил - сперва, чтобы их подслушивать.
- Семидесятые годы. Вы - известный художник. Уже имеете определенное имя, зарабатываете неплохие деньги - бедность позади, купили большую квартиру, добились, чтобы вам выделили мастерскую. И вдруг все бросаете и уезжаете из страны! Почему?
- Умер Чуковский, к которому я был очень привязан. Умерла бабушка, с которой мы вместе, вдвоем пережили столько трудных лет... Знаете, мое благополучие опоздало лет на тридцать. Я почувствовал, что остался один. Пропал интерес к успеху - для кого? "Успех ограничен временем", - сказал Наполеон, и он был прав. На Руси выражались нисколько не хуже: дорого яичко... Захотелось глотнуть свежего воздуха - во времена товарища Л. И. Брежнева его становилось все меньше. Конечно, страшно было прыгнуть в неизвестность, горько оставить привычное: улицы, друзей, книги, знакомые с детства пейзажи. Но Чехов сказал знакомой курсистке (цитирую по памяти): "Не бойтесь бултыхнуться в жизнь - если вы чего-то стоите, она вас вынесет, и по крайней мере, вы узнаете себя".
- Узнали?
- Девять лет по многим европейским странам ездил. Тридцать моих выставок в разных городах прошли - Вена, Базель, Берлин... Увидел, хоть и в солидном возрасте, Грецию, Италию, Швейцарию, Англию, Францию (а ведь в Европе это мог себе позволить любой мальчишка). Стал гражданином Австрии.
- Как это?
- Сижу в компании довольно крупных австрийских чиновников. Они называют деятелей истории своей страны - я рисую. Кайзер Максимилиан? А который? Первый или второй? Они были поражены: мало кто помнит, что их было два. Рисую кайзера в ослепительных латах вместе с Дюрером. Один из господ: "Хорошо, у меня есть почтовая марка, где Максимилиан тоже изображен вместе с Дюрером". Мне он мог бы этого не говорить, мы явно оба вспомнили одну и ту же картину. На следующий день приглашаю новых своих друзей на открытие моей выставки. "Пауль, видишь ли, ты нам очень понравился, но понимаешь ли, если бы ты нашел какого-нибудь специалиста и он дал рекомендацию..." Через какое-то время сижу на улице Вены с альбомом, рисую. Идет господин с очень интеллигентным лицом, прошу попозировать. Оказалось, директор знаменитого музея "Альбертина" профессор Вальтер Кошацки. Рисую его, показываю другие свои рисунки. И прохожу с ним в музей, тут же получаю требуемую бумагу "...В интересах нашей Республики этот мастер..." И сейчас при общении с нашими чиновниками часто вспоминаю этот эпизод. Кто я был для этих австрийцев, почему они приняли такое участие в моей судьбе?
- Насколько я знаю, вы быстро настроились вернуться на Родину?
- Сразу, в первые же часы моей заграничной жизни. Как писал Киплинг:
Мы сердцем своим в колыбели,
В стране, где затратили труд,
Надежду, и веру, и гордость -
Все в почву вложили мы тут.
Мое место, мой дом здесь. Вернулся я в первые годы перестройки. Вдруг однажды - телефонный звонок: "Павел... (отчество не расслышал). Вы не хотите проехать на Камчатку?" Я от неожиданности даже сел.
"Ну, думаю, как КГБ работает - не успел вернуться в Москву..." Дальше слово за слово, и выяснилось, что ошиблись номером: нужен Павел Григорьевич Бунич, известный экономист, член-корреспондент Академии наук, его приглашали почитать лекции по экономике, перспективам развития страны.
- Больше тысячи рисунков к Пушкину. Шекспир, Лермонтов, Шарль де Костер, Данте, Омар Хайям, Киплинг, Гете... Кто дальше, Павел Львович?
- Пока не скажу. Еще не вечер.