.jpg)
В грандиозной «Хованщине» впервые соединили усилия Большой и Мариинский театры
Пять исполнений «Хованщины» на минувшей неделе в Большом театре – событие историческое. Не только потому, что впервые оркестром и хором ГАБТа дирижировал назначенный его генеральным директором Валерий Гергиев. Главное – на сцену театра вернулась одна из величайших русских опер. Неизбывно современная в своем рассказе об извечной трагичности русского жизнеустройства. Полная художественных открытий, восторгавших и восторгающих музыкальный мир от Римского-Корсакова и Равеля до Шостаковича, Аббадо и того же Гергиева. И – отсутствовавшая на этой оперной сцене два десятилетия.
А еще это опера со столь же великой, сколь и трудной судьбой. Непревзойденный правдолюб Мусоргский, сформулировавший своей задачей «прошедшее в настоящем», то есть поиск корневых черт русской жизни во все времена, писал ее 10 лет вплоть до самой кончины. Поднял громадный исторический материал о бунташном XVII веке с его схваткой бояр и Петра, никониан и староверов, агентов Европы и блюстителей длинных бород. Написал уникальное по литературному совершенству и стилистической полифонии либретто (тут и речь неотесанных вояк, и витиеватые пассажи политиков, и архаичный слог старообрядцев). И – почти всю музыку, кроме кусочка заключительного хора раскольников. Увы – не успел оркестровать, что заставило вечного подвижника Римского-Корсакова (дописывал и редактировал «Князя Игоря» Бородина, «Бориса Годунова» того же Мусоргского) корпеть над партитурой. А заодно, на свой вкус, и переписать многое в музыке, казавшейся приученному к дисциплине Корсакову (дипломированному морскому офицеру) слишком неприглаженной и ершистой.
Так – в поклонах композитору-новатору и благодарностях реконструкторам, часто переходящих в проклятия им же, – прошли полтора века жизни оперы. Ее текста касались Стравинский, Асафьев, Голованов, Джей Дэвид Джексон… Наибольшее распространение последние 60 лет получила редакция Шостаковича, вернувшегося к исходному авторскому клавиру и оркестровавшего его, как он считал, «по-мусоргски». Режиссерских же версий от Дягилева и Шаляпина до Покровского, Купфера и Чернякова не счесть.
Спектакль Мариинского театра, привезенный на сцену Большого, к радикальным не отнесешь: сами за себя говорят уже имена классиков оперного дела Леонида Баратова (режиссер) и Федора Федоровского (художник), равно как год постановки – 1952-й.Возобновление режиссером Юрием Александровым и художниками Вячеславом Окуневым и Татьяной Ногиновой в 2000-м, понятно, ничего существенно не поменяло. Оно, наверное, и к лучшему: пусть, к примеру, стрелецкий воевода Иван Хованский обряжается не в современный офицерский китель, а в роскошный старинный кафтан - суть драмы бунташного войска, после убийства вожака вмиг оборачивающегося растерянной толпой, не становится оттого менее понятной. Сколько раз подобное повторялось в русской истории, вплоть до совсем недавних дней. А эпизод парой картин раньше, где те же стрельцы, еще в полной силе, кичатся списком казненных противников, приводя москвичей в ужас – не повод ли вновь вспомнить Шостаковича, но не как композитора, а как свидетеля революции в Петрограде, где точно так же вывешивались списки расстрелянных, читая которые, люди падали в обморок, потому что видели там фамилии родных (мне эту историю лично пересказывал композитор Георгий Свиридов – ученик Шостаковича).
Так что вправду – опера на все времена. И – соответствующее ее масштабу зрелище, не меркнущее вот уже семь десятилетий: таинственные сшибки в роскошном дворце интригана Голицына, красочные песни и пляски в тереме-срубе Ивана Хованского, манящий под седые кущи древний бор, где не слабее какой-нибудь вагнеровской вселенной «Гибели богов» горит старая Русь Мусоргского…
Прогнозируемо великолепно выступили мариинские солисты: сочно-брутальный Владимир Ванеев (Иван Хованский), харизматичный в отечески-проповеднической интонации Станислав Трофимов (Досифей ), поймавший истеричный нерв своего героя Сергей Скороходов (Андрей), вкрадчиво-взрывной Евгений Акимов (Голицын), мрачно-ироничный Алексей Марков (Шакловитый), лукаво витийствующий Андрей Зорин (Подъячий)… Отдельно отмечу мощную лепку Юлией Маточкиной образа Марфы – одного из глубочайших и трагичнейших в мировой опере (а ведь после «Бориса Годунова» болтали, будто Мусоргскому недоступна тема любви). Интересно было и увидеть легендарные «Пляски персидок» в классической петербургской хореографии Федора Лопухова с солисткой Еленой Гарсиа Бенитес (в Москве эти танцы традиционно ставили в версии Касьяна Голейзовского).
Но не менее восхитила работа хора и оркестра Большого театра, за пульт которого (давние гастроли с Мариинкой не в счет) Гергиев встал впервые. Какая пластичность, буквально зримость тембровых красок уже во вступлении – знаменитой симфонической картине «Рассвет на Москве-реке» с ее песней-полетом кларнета и петушьими криками гобоя с рожком, какие «водяные» глубины низких струнных и духовых в гадании Марфы, пламенеющие трели скрипок в финальном оркестрово-хоровом «пожаре»… А хор, принимающий на себя громадный спектр интонаций от лихие стрелецких маршей до протяжной песни «пришлых людей» и от жалостных причитаний стрелецких жен до сумрачно-величавого гимна раскольников!
.jpg)
А ведь музыкантам Большого театра, в отличие от мариинцев, надо было по сути заново входить в партитуру, которая не звучала здесь значительно более 20 лет, прошедших с постановки начала 2000-х – тогдашний музыкальный руководитель Александр Ведерников предпочел традиционную для Москвы версию Римского-Корсакова, а «питерской» редакцией Шостаковича в середине 1990-х лишь несколько раз продирижировал Ростропович… И все это – в предельно сжатые нынешней ускорившейся жизнью репетиционные сроки.
Лишь одно меня резануло – на поклоны Валерий Абисалович вывел только солистов. Бесспорно, достойных того, но разве можно представить себе их успех вне общего коллективного дела, основная масса подвижников которого осталась за занавесом, так и не открывшимся после окончания спектакля.
Справедливости ради замечу, что в последующих исполнениях была отдана дань и москвичам – Ксении Дудниковой, Константину Артемьеву, Дмитрию Ульянову, Илье Селиванову, на равных вошедшим в состав солистов.
.jpg)
Об этих мелких странностях, может быть, не стоило и говорить, если б в них, на мой взгляд, не угадалась одна серьезная проблема: отношение Валерия Гергиева к возглавленному им Большому театру, похоже, еще до конца не выработалось. Да, была поставлена амбициозная цель – совместить в одних руках руководство двумя великими театрами, и вот она достигнута – что дальше? Бесспорно, первое, что приходит в голову – заполнение дыр в афише ГАБТа почти безбрежными репертуарными резервами Мариинки. И спасибо за нынешнюю «Хованщину». За придуманный «с колес» фестиваль в честь 180-летия Римского-Корсакова. Но нужны новые проекты, развивающие именно творческий потенциал Большого. Нужна стратегия. Однако о ней Валерий Абисалович, последние два года вообще ставший очень молчаливым (и его можно понять после огромного количества мстительно-конъюнктурных шагов со стороны мировых партнеров), пока не обмолвился ни словом. Ждем.