По старой своей привычке Кузнецова именует их всех "обеспечиваемыми" и, рассказывая о местных "ндравах", которые за четверть века она изучила досконально, не знает, где смеяться, а где плакать. Ведь жизнь продолжается и в этих стенах.
- Весной раздавали обувь, - рассказывает Галина Федоровна. - Суток не прошло - нет 28 пар кирзовых сапог! "Ушли" в деревню. Это мои обеспечиваемые сменяли новехонькие обутки на выпивку или за долги отдали деревенским кредиторам. Кое с кем пришлось и с угрозами поговорить: "Несите сапоги назад! Придете без сапог - отчислю!" Шли прямо во двор ко мне, несмотря на выходной: вот, мол, все на месте - только не выгоняйте! А куда их выгонишь, стариков? - Кузнецова смотрит на Кирова, стоящего на сейфе, будто ждет от него ответа. Но бюст, сияющий бронзовой краской, молчит.
- А Киров-то у вас зачем?
- Так он и при прежнем директоре на сейфе стоял - традиция... Он мне, наверное, помогает.
История бюста Кузнецову, по правде говоря, не занимает: стоит да стоит, не мешает - и уже хорошо. У нее других забот полон рот: старики, нуждающиеся в уходе и попечительстве, - 325 историй, отягощенных нечаянным или умышленным злом в прошлом и настоящем, перевернутые судьбы, искалеченные жизни.
Если судить без предвзятости, выйдет так: первый помощник Кузнецовой - деревня, и она же, деревня, - первый враг. Крутись, Галина Федоровна, как можешь: соблюдай порядок во вверенном учреждении, находи общий язык с "контингентом" и не порти отношений с односельчанами. Сумеешь - будешь хорошим директором. Не совладаешь с собой - наплачешься. Эту жизненную школу - между молотом и наковальней, из огня да в полымя - Кузнецова проходит почти четверть века, без выходных.
Деревня называется Владимир. Подобных имен старые сибирские поселения не носят. Владимир и не претендует на старожительство: в середине уходящего века он вырос вокруг угольной шахты, в память от которой на горе торчит красно-бурый террикон. Напротив и рядышком - дом-интернат. В 1963-м убыточную шахту закрыли. Тут бы и смерть Владимиру: ни колхоза в нем не было, ни крестьянина. Спас деревню Заларинский дом-интернат для престарелых и инвалидов, который разместили в зданиях, оставшихся от шахтного производства. Позднее новое "деревнеобразующее" предприятие наградили прилагательным "специальный".
Относительно "деревнеобразующего" предприятия ничуть не преувеличиваю: практически все взрослое население Владимира - 180 человек - работает в специнтернате. Здесь забот хватает разных: продуктово-кухонные дела - раз; хозяйственно-строительные, снабженческие - два; медицинско-гигиенические - три.
- Заведение хлопотное. 85 мужчин и 245 женщин. Не знаю, с кем легче. Три корпуса у нас. Один называем "слабым": там 120 человек, в основном, лежачие и плохоходячие, 30 "колясочников". "Слабых" мы кормим прямо в палатах, баня там же, при корпусе. Тяжелее всех, думаю, няням и санитаркам. Они 24 часа в сутки общаются с нашими стариками. А у тех характеры еще какие! - рассказывает Кузнецова, отвлекаясь на то и дело заглядывающих жильцов казенного дома.
Вот один пришел с просьбой - в черном поношенном пальто до колен.
Едва закрылась дверь, Кузнецова комментирует:
- За ним числится телогрейка. Значит, телогрейки уже нет - сменял.
И это не самое большое "художество", на которое способны ее подопечные.
- Люди разные, добрые и злые. Которые понимают слова, и разговоры с ними помогают. Иным надо обязательно "нагрубить", таких только это успокаивает. Старики своеобразные, обидчивы, как дети. Зайдет, нахваливает тебя изо всех сил. Потом просит: "Дай пять рублей". Скажет, что на курево недостает или на чай. Скорее всего, не хватает на бутылку. Не даю. Он меня тут же и выругает. А дашь - расцеловать готов.
Как Галина Федоровна с ними ладит? Она ссылается на опыт и интуицию. Рассказывает про старичков своих даже с любовью, а я смотрю их личные дела и вижу прошлое. Ярчайший представитель "обеспечиваемых" - Борис Ефимович Егоров: участник Великой Отечественной, кавалер орденов Отечественной войны II степени, Славы III и II степеней, Красной Звезды, награжден медалью "За отвагу". Бывшему полковому разведчику уже 76 лет. Из них 45 он отсидел в тюрьмах и колониях - в основном за воровство. Ни дня нигде не работал. Хотя человек небесталанный. Это Борис Ефимович пять лет назад "насмешил" управление соцзащиты письмом в областную администрацию, в котором "выражал желание наладить во Владимире производство мебели и сувениров из дерева".
- Да, поделки всякие он делает. Но тут же их и пропивает, - комментирует Кузнецова.
Последнюю судимость Егоров получил уже здесь: совершил кражу. Отбыл три года. Вот характеристика при освобождении: "Общительный, спокойный, уравновешенный. С администрацией вежлив. С осужденными уживчив. Лживый, хитрый. Вину признает полностью, раскаивается. Переписки ни с кем не ведет. Социально-полезные связи утрачены. Просит оказать помощь в устройстве в дом-интернат для престарелых и инвалидов". И Егоров вернулся на гособеспечение.
Александр Кириллович Зиновкин, как и Егоров, уроженец Москвы, в местах лишения свободы провел четверть века. И все за злостное хулиганство и умышленное тяжкое телесное повреждение. Заработал инвалидность второй группы. В доме-интернате показал себя с отрицательной стороны. Кончилось его проживание здесь плохо.
- Весной это случилось. Чуть свет мне домой позвонили: "У нас дедушка Зиновкин - мертвый". - "Как мертвый?" - "Стали перестилать ему постель, смотрим, а у него - дырка под сердцем..."
Кузнецова примчалась в палату с одним вопросом: кто? Знала, кто накануне пил, кто пьяный был.
- Прихожу к этому... деятелю: "Ты старика зарезал?!" Отнекивается. А у самого рука перебинтована. Ну что... Привозили его потом сюда на суд...
- Не страшно с такими, Галина Федоровна?
- Да нет, они же люди, такие же, как мы...
Две напасти, две беды преследуют казенный дом во Владимире: спиртное и пенсия. Почту Кузнецова умоляет об одном: выдавайте пенсии всем в один день.
- Потому что если враз им выдать, они дня три погуляют и успокоятся, когда все пропьют. А если растягивают выдачу на три дня, так они гуляют девять дней!
А водка в деревне не переводится.
- Я уже сколько раз перед нашей районной администрацией ставила вопрос, перед РОВД Заларинским: прекратите это безобразие!
Владимирцы, внешне люди пристойные и даже милосердные, ибо другим работать в доме-интернате для стариков невмоготу, спиртное продают по домам в любое время суток, не стесняясь наживаться на чужом горе. Как-то при выдаче пенсий, в самые горячие денечки, здесь случилось сразу три ЧП: с ножевыми ранениями...
- Сильно буянят?
- Ну... бывает всяко. Пост милиции у нас существует, дежурит круглосуточно. С милицией, конечно, полегче. Есть у нас комната, мы туда сильно буйных закрываем, до отрезвления.
- "Холодная"?
- Да нет, там отопление есть. Часа два посидят и успокаиваются.
Третья беда и вовсе лебеда: те, кто способен, не хотят работать. Ни в какую! "Да вы хоть на тумбочке за собой уберите!" - "На то нянечки есть, пусть убирают. Мы - на гособеспечении". Коллектив дома весной сажает картошку на полутора гектарах - делает запасы на зиму. До смешного доходит. Втихушку выкопают и на станции железнодорожной продают. Поймаешь - как будто стыдятся. А завтра - вновь за свое. Веники вяжут на продажу. Но чтобы хоть одну метлу для дома сделать - ни за что. Грибы солят на зиму: Кузнецова им даже место в погребе отвела под индивидуальные соленья.
Так вот - параллельно - и идут здесь две жизни: кто за работу деньги получает - варит, стирает, гладит, убирает грязь, моет полы, ремонт делает. (И если кто-то водкой приторговывает в свободное от работы время, то, поверьте, не от хорошей жизни: нянечки получают в зависимости от разряда 500-700 рублей в месяц, медсестры не больше.) А "обеспечиваемые" пьют, едят, сорят, буянят, влюбляются, пытаются установить свои порядки. По этой причине Кузнецова разогнала культурно-воспитательную комиссию:
- Мне таких комиссий не надо, я сама командовать могу.
А все дело в том, что избранные домовым сообществом "члены комиссии" стали тащить в собственную тарелку побольше, чем положено всем, вообразив себя начальниками, принялись хамить обслуживающему персоналу.
Пересекаются эти "параллельные жизни" и даже мирятся одна с другой на местном кладбище. За год в дом поступает до ста человек. Умирает до шестидесяти. О могилах Кузнецова думает заранее, летом - чтобы зимой не мучиться, не долбить мерзлую глину.
- Потому что возраст у наших обеспечиваемых от 44 до 90 лет, много инвалидов, больных. Но и глубокие старики есть. Весной умерла тетя Маруся Зуева. Ей было 100 лет. Всю жизнь прожила в тайге. Не понимала, что такое постель. Говорила: "Я всю жизнь на ветках спала, с козами, зачем мне простыни?" Одиннадцать лет она у нас в доме жила...
Про каждого "обеспечиваемого" Кузнецова знает нечто большее, чем в официальных бумагах, сопровождающих стариков при поступлении в дом, сказано. Но при том она "не смотрит" в их прошлое: "Я в статьях-то не разбираюсь: за что сидел, почему... Не это важно". Она живет настоящим: помыть, накормить, сменить белье, спать уложить... Я понял так: руководствуется Галина Федоровна в работе здравым смыслом и жизненным опытом - она и в доме-интернате все ступеньки прошла (от секретаря-машинистки до директора), и в семейной жизни всякого хлебнула, но вырастила четверых детей, в жизнь вывела. И в обитателях казенного дома, полного всякий день разных неожиданностей, видит не бывших преступников, а состарившихся людей, у которых жизнь не удалась. Но что поделаешь: эта остановка для них последняя.
Если на земле ночь, а луна - высоко, и пенсию "контингенту" давали давно, можно разглядеть Владимир в тишине: на горе - дом престарелых и инвалидов (совсем близко к небу); чуть ниже - сельская школа, у подножия холма скучились домишки жителей (вросли в землю). Тишина, как говорят, мертвая. Только изредка простучит где-то вдали поезд, пересекая Среднесибирское плоскогорье. Но этот отдаленный гул не потревожит сельской идиллии: снег, луна, черные косые тени от домов, объятых перелесками, заброшенными, заросшими бурьяном полями, заметенными снегом проселками. Зимой Владимир затерян в просторах Сибири как одинокая снежинка в сугробе.