На этой выставке представлены редкие и малоизвестные снимки писателя
В московском Доме-музее Чехова проходит выставка «Лучшей фотографии у меня нет», где представлено около сотни уникальных снимков писателя, выполненных профессионалами и любителями. Улыбчивый, иногда мрачный, порой «необъяснимо нежный» и всегда неуловимый до конца в своем настроении — таким представлялся фотографам сей герой.
На рубеже веков фотография становится модным увлечением. Карточки дарили «на долгую память», ими обменивались, относясь к этому процессу столь же увлеченно, как столетие спустя к первым аккаунтам в соцсетях. Особо ценились фотографии людей знаменитых, властителей душ, к которым в ту пору уже принадлежал и Чехов. Иметь в своей коллекции его портрет было делом престижным.
Сам Антон Павлович, посылая карточки, сопровождал их ироническими комментариями. Вот, например. «Сегодня, Алексей Максимович, я послал Вам свою фотографию. Это снимал любитель, человек угрюмый и молчаливый. Я смотрю на стену, ярко освещенную солнцем, и потому морщусь. Простите, лучшей фотографии у меня нет», — пишет он из Ялты в январе 1899 года Горькому.
А это сопроводительное послание того же периода — критику и редактору Виктору Скабичевскому, с которым у писателя складывались не самые безоблачные отношения: «Дорогой Виктор Сергеевич, портрета у меня нет, и мне бы очень хотелось, чтобы Ваше намерение — «залепить» мой портрет осуществилось не раньше как лет через двадцать, когда я вновь пожелаю сняться». Дальше следует перечисление разрешенных к публикации трех снимков (один из них из Ниццы) и указание адресов, по которым их можно поискать.
Легко ли было снимать Чехова? Рассказывают, что не очень. Его способность «ускользать» от объектива отмечали и профессионалы, и любители. Это объяснялось еще и сменами настроения, а также состоянием здоровья писателя, у которого в 1897-м обнаружили туберкулез. Впрочем, не исключался и банальный «зажим» перед камерой.
«Как-то Чехов затащил Левитана в фотографию, где я проводил на правах школьного товарища-владельца целые дни, и я не узнал Чехова, — вспоминал журналист «Русского слова» Михаил Первухин, печатавшийся под псевдонимом Де-Мар. — Он казался помолодевшим, живым, веселым, говорливым, простым и доступным. Но как только фотограф изготовился и пригласил Чехова усесться перед аппаратом, у Антона Павловича на лице опять появилось то высокомерное, надменное выражение. Все попытки фотографа заставить его изменить это натянутое выражение на более простое, домашнее, ни к чему не привели. Сделанный Дзюбою большой портрет решительно не удался».
На выставке представлены редкие снимки, известные в большинстве своем лишь узкому кругу специалистов. Среди авторов старший брат писателя Александр Чехов, Александр Куприн и Владимир Гиляровский. Из мемуаров «дяди Гиляя» известно, что и сам Чехов пробовал себя в роли фотографа, однако таланта у него к этому не обнаружилось. Есть, конечно, и знакомые широкому кругу, знаковые снимки: Чехов с актерами МХТ весной 1899-го, он же в кругу редакции «Русская мысль», в своем Мелихово, на Сахалине, в компании Горького, Бунина и Леонида Андреева...
А вот тут с Антоном Павловичем всегда величественная Ольга Книппер и, наоборот, растерянная, несмотря на довольно серьезные габариты, Лика Мизинова. Чехова настолько тяготила перспектива женитьбы на ней, что он сбежал на Сахалин. Подобной опасности не было в квартире журналиста и критика Вячеслава Фаусека. Его жена, Евдокия Андрусова, «любила скульптуру и урывками занималась лепкой». Ей захотелось сделать чеховский бюст. Для этих целей потребовалось фото в фас и профиль. Чехова сняли «по-домашнему» — в пиджаке, рубашке, со шнурком вместо галстука. Бюст был окончен уже в отсутствие писателя и испорчен мастером, отливавшим фигуру в гипсе.
А эту карточку, снятую в ялтинском кабинете, Чехов прислал Ольге Леонардовне с письмом: «На горах снег. Потягивает холодом. Жить теперь в Крыму — это значит ломать большого дурака. Ты пишешь про театр, кружок и всякие соблазны, точно дразнишь, точно не знаешь, какая скука, какой это гнет ложиться в 9 часов вечера злым, с сознанием, что идти некуда».
Завершает выставку настоящий «старорежимный» станковый портрет, сделанный в 1904-м художником Николаем Ульяновым, для которого Антон Павлович, впрочем, уже не позировал: «Я зашел к нему на московскую квартиру. Мы сидели в полутемной комнате, и тогда мне пришла мысль изобразить его в сумеречном тоне, — вспоминал художник. — А.П. согласился позировать, но просил отложить сеансы до осени, пообещав быть более бодрой и терпеливой моделью. Летом того же года он умер. Наши сеансы не состоялись».
Портрет был сделан отчасти по памяти, отчасти по фотографиям. «Чехов неуловим, в нем было что-то необъяснимо нежное», — сказал Серов, увидев работу. Возможно, это была еле уловимая улыбка, о которой говорили современники. «Припоминая теперь наиболее типическое в Чехове, память моя останавливается на его улыбке, на его милой юмористической улыбке — этом развевающемся флаге над живою душой», — писал один из его друзей.