«Цензуру не люблю, а пошлость презираю»

В свои 75 лет легендарный танцовщик Владимир Васильев продолжает ставить спектакли, писать стихи и картины

Владимир Васильев – огромная эпоха в мировом балете и в творческой истории Большого театра. Его Спартак, Базиль, Щелкунчик-принц навсегда останутся непревзойденными вершинами. А сценический и жизненный дуэт с Екатериной Максимовой, союз Кати и Володи, как называли их во всем мире, – один из величайших примеров любви и гармонии.

На нынешний юбилей Васильев превзошел по смелости самого себя: завтра на сцене Большого театра – его спектакль по «Высокой мессе» Баха, привезенный Театром оперы и балета Татарстана.

– Как можно решиться ставить балет на духовное произведение? Ведь танец – самое «языческое» из всех искусств: если пение – голос души, то пляска – голос тела.

– Прежде чем я решился ставить Мессу Баха так, как поставил ее сейчас, прошло несколько десятков лет. И, видимо, пришло время. Этот спектакль – не балет, не опера, не симфонический концерт. Скорее – действо, размышление, философская исповедь с участием солистов, хора, балета, оркестра. Да, здесь есть балет, более того: в последней Осанне – сцене народного ликования – танец выглядит скорее первобытным и языческим, в отличии от других сцен, где пластика решена классическим языком. Но просто балет на эту тему я не решился бы делать никогда. Танцовщики здесь – лишь часть огромного ансамбля участников (на сцене около 200 человек). И моя постановка – не религиозное произведение. Месса – это вселенская музыка, принадлежащая всему человечеству, вне любых делений, границ и конфессий. Она, по-моему, высоко духовна не по ее предназначенности церковному канону, за рамки которого она вышла благодаря гению ее создателя. Божественность Мессы я вижу в ее воздействии на слушателя – она возвышает человеческую душу, заставляя задуматься о главном: что есть мы, с чем и зачем пришли в этот мир. Может быть, еще и поэтому она называется Высокой – ведь так назвали ее потомки после смерти Баха. Недаром сказано, что когда звучит музыка Баха, с нами разговаривает Бог.

Именно музыка и ее философское содержание подсказывали мне режиссерские и хореографические решения. Сценография художника Виктора Герасименко также масштабна и символична. А в компьютерном 3D-дизайне (Данил Герасименко) использованы рисунки необыкновенной художницы-философа Светланы Богатырь, живущей ныне во Франции. Когда я впервые увидел ее рисунки, сотканные из нот и цифр, понял: вот символические пластические образы музыки Баха. В них – Разум и Душа, сознание и бессознательное, наука и искусство, которые и есть двигатель человеческой цивилизации.

В спектакле по Мессе Баха – размышление о судьбах человечества и каждого человека, а значит и о своей судьбе тоже, потому что мой жизненный путь такой же, как у миллионов людей. Эта Месса – о любви и радости, о потерях, обидах и горечи, о красоте и добре. Мы, люди – дети огромной Вселенной, где нет делений по национальным, расовым, религиозным и прочим признакам, – едины. И главное во всем – Любовь и Добро, которые должны править миром, чтобы этот мир нес радость каждому живущему в нем, чтобы у человечества было будущее. Об этом мой спектакль, и об этом, как мне кажется, музыка Баха. Отсюда его название «Даруй нам мир», по названию последней части самой Мессы.

– Почему вы ставите Мессу не с родным Большим театром, а с артистами Татарстана?

Ответ предельно прост: потому что именно директор Татарского театра оперы и балета предложил мне поставить у них Мессу си-минор И. С. Баха.

– Вы танцевали все главные партии классического репертуара. В какую из них сегодня, будь такая возможность, хотелось бы вернуться?

- Возвращаться куда бы то ни было – вообще не в моем характере. Несмотря на возраст, мне по-прежнему хочется идти вперед, не оглядываясь, создавая что-то новое, постигая неизведанное.

– А о какой несыгранной роли жалеете?

– Было много ролей, которые я исполнил бы с большой радостью. Но не случилось. Сказать, что жалею – не могу. Ведь в моей жизни много других приложений творческих сил. Даже задуматься об этом некогда.

– Тогда о каком жизненном шаге жалеете? В прошлый наш разговор вы причислили к таковым приглашение в театр Волочковой. Может быть, сегодня придет на ум что-то другое?

– Наверное, прошлый наш разговор произошел много лет назад. Сейчас я бы сказал словами из своего стихотворения: «Я ни о чем никогда не жалею,/ Я ни о чем никогда не грущу,/ Что не сложилось, я знаю, – не склеишь./ Друга узнаю, врага – отпущу».

 

Владимир Васильев и Екатерина Максимова в спектакле «Жизель». Париж, Театр Елисейских Полей, 1983 год. Фото Анри Сумире-Лартига из личного архива Владимира Васильева

– Чем сделанным на посту директора Большого вы гордитесь? А в чем ошиблись?

Тогда удалось вывести театр из творческого застоя, вдохнуть новую жизнь в процессы, которые по многим и объективным и субъективным причинам находились в упадке. Ведь в то время, когда я пришел в театр, раздавались предложения от очень серьезных, авторитетных личностей в искусстве: нужно распустить труппу и набрать ее заново. То, что этого не случилось, считаю и своей заслугой. Как и то, что настоял на строительстве филиала Большого – его Новой сцены, и мы вовремя успели ее построить, чтобы труппа имела свой дом на время реконструкции. А если и были какие-то ошибки, чего вряд ли избежал хоть один человек на руководящем посту, то скорее всего их причина в том, что был слишком либерален, мягок, открыт. Но этого уже не изменишь. Я такой, какой есть.

– Выдвинутая вами когда-то идея «квартала Большого театра», когда все соседи ставили бы рядом со своим брендом и эмблему Большого, совсем погибла? Не предлагали ее нынешнему руководителю ГАБТа Урину?

- С Владимиром Георгиевичем мы на такие темы никогда не разговаривали. Да и предлагать что-то руководителю, особенно, когда тебя об этом не спрашивают, как-то неэтично. У каждого руководителя свой взгляд на развитие театра.

– Будь у вас возможность пообщаться с постановщиками новосибирского «Тангейзера» и с его противниками, что бы вы сказали тем и другим?

– Я не видел этот спектакль и не могу судить о нем. Если говорить в общем, то, как любой человек, занимающийся творчеством, я против цензуры в искусстве, против вмешательства в творчество художника. Но! Я презираю пошлость и голый эпатаж ради скандала и дешевого пиара. Как часто приходится видеть проявления этого на сцене, а потом читать восторженные отклики, которые возводят на пьедестал то, что и искусством-то назвать трудно.

Фото Анри Сумире-Лартига из личного архива Владимира Васильева

 

– Когда вас спрашивали – почему вы с Екатериной Сергеевной не уехали за границу, вы отвечали: «А где я там найду еще одну Рыжевку?..» Неужели местоположение дачного дома может так много значить в судьбе художника?

- Конечно, дело совсем не в географии. Березки растут и в других местах нашей огромной планеты. Но есть понятие Родины, которое вбирает множество компонентов, подчас даже кажущихся незначительными, и они, собираясь вместе, составляют такую мощную силу воздействия на душу человека, что без них невозможно жить и дышать. Я люблю нашу землю, нашу природу, нашу глубинку даже с ее покосившимися старыми избами, разваленными церквами, непролазными, раздрызганными дорогами, люблю друзей, люблю русский язык, люблю вольный воздух наших просторов – да разве все перечислишь? Это в моей крови, и без этого я не смогу остаться собой. И это мы с Катей чувствовали совершенно одинаково. И все это нам было важней любых благ, которыми могла прельстить нас заграница. И хотя многие наши знакомы нам часто говорили, что зря мы не уехали – сейчас бы встречали по красной дорожке, я ни на секунду не жалею, что мы прожили нашу жизнь здесь – у себя дома.

– Однако вы много времени проводите в Италии.

– Италия, и больше всего Рим с его более чем 2000-летней историей – моя вторая любовь после России. Красивая страна и в природном и в архитектурном отношении, где много солнца, любви, радости. Люди приветливые, чем-то даже похожие на нас – русских. Будучи танцовщиком, я много гастролировал в Италии, знал почти все ее уголки, выучил итальянский, и мы нашли там много друзей, что тоже очень важно. Сразу после того, как я ушел из Большого в 2000-м, меня позвали в Римскую оперу исполнить роль Маэстро – Чайковского в балетно-драматическом спектакле «Долгое путешествие в Рождественскую ночь». Там я читал Пушкина на русском и «Бурю» Шекспира на итальянском, танцевал. Потом было множество постановок с Франко Дзеффирелли, где я делал хореографию: «Аида» – на Арене ди Верона, в Ла Скала и в Театро Массимо в Палермо, «Травиата» – в Римской опере. В Римской опере еще раз вышел на сцену в роли Дягилева-Нижинского в спектакле «Дягилев-Мусагет» в юбилейный год Дягилева. Сейчас вот в мае откроется выставка моих живописных работ теперь уже в Русском культурном центре в красивом палаццо в центре Рима. Я рад, что прекрасная пианистка Катя Мечетина согласилась принять участие в открытии выставки – так что будет целое культурное событие.

– А в России – есть у вас проект мечты?

– О том, как осуществился один, вы узнаете уже завтра. Есть и другой, пока не осуществленный – «Драма на охоте» по Чехову.

– Многие наши артисты рассказываю про недружественные выпады в адрес гастролирующих за рубежом россиян, совсем как в советское время.

- При мне как-то никто ни разу не сказал ничего плохого ни о моей стране, ни о дорогих мне людях. Даже во времена холодной войны, когда мы выезжали с Большим театром на гастроли, публика горячо нас приветствовала, несмотря на отдельные выпады и провокации. Никогда не было санкций против людей искусства. В этом смысле то, что происходит сегодня, мне кажется вопиющим.

– В мире балета все большие позиции завоевывают украинские танцовщики. Неудивительно, ведь у нас, по сути, общая школа. Случалось ли в последнее время сотрудничать, не возникало ли сложностей?

- Со многими моими украинскими коллегами мы встречаемся по всему миру, и никогда я не чувствую никакого изменения в их отношении ко мне. Никто из них не сказал ни слова плохого о России в моем присутствии. Правда, вот на последний конкурс «Арабеск» имени Екатерины Максимовой украинские артисты не приехали, и мы очень жалели об этом. Мне кажется, это время отчуждения не может долго продолжаться. Мы – родственные народы с похожей культурой, обычаями, языком. И должны жить в мире друг с другом. Я в это верю.

– Катя написала большую автобиографическую книгу. А вы, насколько знаю, предпочитаете стихи. Это еще одно проявление разности ваших темпераментов?

– Дело совсем не в том, что стихи для меня предпочтительнее прозы. Я их не сочиняю специально – они приходит откуда-то помимо моей воли, тогда я их просто записываю. Вот к юбилею выйдет новая книга.

– Продолжается ли ваше живописное творчество?

– Без красок, без живописи я не живу ни дня. Именно она стала главным делом моей жизни сейчас. В моей мастерской накопилось уже больше тысячи работ, я создал эскизы оформления десяти моих постановок, прошло более 20 выставок. А сюжеты моих картин – по-прежнему пейзажи и окружающая меня природа, люди, обстановка. Красота мира все также волнует меня. Впереди несколько выставок в Москве, ближайшая откроется в галерее Бахрушинского музея 20 апреля. А потом – в Риме 15 мая и 16 июня – в Санкт-Петербурге.

– В прошлый раз вы говорили, что у вас нет никаких секретов физической формы и долголетия, кроме одного: быть активным. Что вы и жареного мяса не чураетесь, и хороший крепкий напиток по доброму поводу и в дружеской компании можете употребить.

– К счастью, я по-прежнему все это люблю и могу получать от этого удовольствие. И неважно, хорошее ли это вино в Италии или качественная водочка на Рыжевке. Главное все-таки – люди, с которыми радость от этого чревоугодия можешь разделить.