Эту вроде бы маленькую подробность тех дней помню всегда, она стала в моей жизни во многом решающей: в распахнутом ратиновом пальто и в кепочке стоит посреди бескрайних снегов "бог тепла" в крошечном поселке - главный механик жилищно-коммунальной конторы Юра Лейбензон, спортсмен и гитарист, привезший сюда первую партию добровольцев-москвичей и неожиданно для самого себя тут с ними оставшийся... "А ты знаешь, - заявляю ему тоже вдруг. - Пожалуй, вернусь сюда. На работу". Он, дружески улыбнувшись, цитирует: "Я слышу речь не мальчика, но мужа..." Ну как после этого можно не вернуться, ну как?..
Я уже работал в многотиражке Западно-Сибирского металлургического комбината, когда Василий Тихонович Давыдченков был собственным корреспондентом "Труда" по Кузбассу. Его так и звали: "Вася-"Труд". Человек он был добросердечный, бесконечно доверчивый, и только ленивый его тогда не разыгрывал. Это с его подачи "Труд" опубликовал знаменитую информацию о том, что на одной из кемеровских шахт "украли штрек". Это теперь можно украсть не только штрек - подземный коридор в шахте - но и всю шахту целиком, и даже несколько сразу. Тогда об этом еще не помышляли...
Зла он не помнил, законы журналистского товарищества блюл свято. Как-то мы между делом при нем посетовали, что секретарь парткома стройки категорически запретил нам говорить только входившее тогда в моду: "старик", "старичок"... "Вася- "Труд" посерьезнел: "Он на месте?" Набрал номер, коротко спросил у нашего "партийного бога": "У себя? Я на минуту зайду с ребятами..."
"Здорово, старик! - обращаясь к секретарю парткома, сразу "взял быка за рога" Давыдченков. - Как ты тут?"
Хозяин кабинета изумленно таращился, а Тихоныч наш соловьем разливался. "Хорошую газету твои ребята делают, старичок! Хочу тебе - с солдатской прямотой... Да вы не стойте, старички, в ногах правды нет, вы присаживайтесь. - И снова - к нашему строгому и очень уж ортодоксальному в то время начальнику. - А скажи-ка мне, дорогой старик..."
Надо ли говорить, что обращение "старичок" после этого было чуть ли не одобрено очередной партконференцией нашего Запсиба.
Василий Тихонович краем успел "захватить войну", и удивительное простодушие уживалось в нем с острой, не дававшей ему покоя тревогой: "Не сделали выводов. Не умеем итожить!" Когда-то окончивший отделение журналистики на нашем филфаке, он снова учился, на этот раз в какой-то хитромудрой аспирантуре, уже корпел над кандидатской диссертацией по экономике. "Не умеем итожить!" Именно с этим его вызывавшим сперва у нас лишь насмешки лозунгом он вошел под собственным именем-отчеством, но под фамилией "Рукавишников" в мой роман "Тихая музыка победы", главная мысль которого, пожалуй, в этом и заключалась: сквозь гром торжественных маршей в честь победы - хоть воинской, хоть трудовой - мы непременно должны различать и звучание скорбной музыки - в память тех, кто не дожил, кто не дошел, упал, сраженный, на половине дороги, кто остался чище нас и честнее...
... В начале лета прошлого года после нескольких инсультов умер мой старый друг Юрий Леонидович Лейбензон. Стоя возле крематория, я все оглядывался, поджидая своих, прошедших нашу ударную стройку "старичков". Вдруг увидел священника в черной рясе и бросился к нему: "Вы к Лейбензону, батюшка?! "К Юрию Леонидычу, да". "Будете отпевать?" Он пожал плечами в явной нерешительности: "Меня не просили, но я бы сделал это с особым чувством". Подробностей я не знал, разговора об этом не было - спросил теперь: "Юра все-таки окрестился?" "Тоже не знаю, - смутился батюшка. - Он такой темп задал..." - "Какой темп? - я не понял. - Где?" -"Работал рядом и однажды пришел, помощь предложил... Мы как раз церковь восстанавливать начинали. Ну и с утра до поздней ночи, представьте, - с чувством говорил батюшка. - Жаль, что отец Валерий прийти не сможет - он и ему помог очень крепко, и ему церковь строил... очень помог! Поминать его будем непременно..."
А мы?
Видно, так никогда и не научимся?
Глубоко и честно итожить...
Но сейчас хочу сказать о другом. "Владыкой мира станет труд" - помните?..