— Похоже, заканчивается важный этап в реконструкции Эрмитажа?
— Давайте уточню: Эрмитаж мы не реконструируем, а осуществляем большую программу по увеличению доступности наших коллекций. Программа называется «Большой Эрмитаж», и часть ее — реставрация (не реконструкция!) Восточного крыла Главного штаба, где будут размещены отделы, посвященные искусству XIX, XX и XXI веков.
Туда переедут коллекции импрессионистов, постимпрессионистов, собрания Щукина и Морозова, картины Каспара Давида Фридриха, громадное количество предметов прикладного искусства — многое из того, что пока может появляться только на временных выставках. Это хороший проект, сочетающий традиционность с некоей музейной новизной, хотя там историческое здание и ничего особенного в нем менять нельзя.
— Какова роль в этом проекте знаменитого голландского архитектора Рема Колхаса, с которым вы давно сотрудничаете?
— Колхас — один из крупнейших архитекторов современности, известно полтора десятка его музейных проектов, из которых самый знаменитый — тот, с которого он начинал: Кунстхалле в Роттердаме. Но сейчас он занят другим — делает громадное здание для Телевидения Китая.
Проект восстановления Восточного крыла Главного штаба был выполнен в петербургской «Студии 44» братьев Явейнов, которая выиграла этот конкурс. С Ремом Колхасом мы работали вместе над помещением для экспонатов Эрмитажа в Центре Гуггенхайма в
Когда мы начали работать над теперешним проектом реставрации Главного штаба, я пригласил Рема в качестве архитектурного консультанта. И он предложил целый ряд идей относительно того, как это, говоря современным языком, офисное здание переделать для музейных целей. У него не было претензий на участие в строительстве. Но этот процесс обсуждения разных концепций в виде серии выставок, дискуссий и прочего был очень полезен для того, чтобы мы сами яснее поняли, чего же, собственно, хотим.
Под его влиянием и проект «Студии 44» видоизменялся. Вот такое обсуждение — не пересуды в блогах (усмехается), а высказывание профессионального сообщества — помогло нам в Эрмитаже принять определенные решения. Например, участие в дискуссии Рема уточнило многое в самой философии проекта. Стало ясно, как организовать потоки людей, как их направить в музее. Мы продолжаем работать с Колхасом, поскольку у нас есть и другой проект — «Эрмитаж 2014», который шире, чем собственно архитектурная разработка. Это общая концепция, определяющая, каким должен быть Эрмитаж в XXI веке.
— И каким же?
— Больше влияющим на организацию пространства в центре Петербурга. За счет специализации своих частей, устройства обходов, переходов: Мы бы хотели уделить в нашей экспозиции больше внимания истории самого здания. Ведь это важнейшая часть истории Эрмитажа, да и вообще всей России, но посетителям она недостаточно известна.
— Когда в Москве приступили к реконструкции Большого театра, одним из главных камней преткновения был знаменитый Портик Бове — сохранять как историческую реликвию или убирать как помеху для переоборудования сцены? А в вашем проекте был свой «портик Бове» — момент, по поводу которого принять решение было труднее всего?
— Такого не было. Мы ведь ничего не разрушаем. Единственное, что меняем, — перекрываем дворы и превращаем их в большие экспозиционные залы. С сохранением фасадов. Это совершенно нормальное, во многом традиционное решение, которое позволит увеличить площади и создать большую анфиладу вроде тех, что существуют в основном здании Эрмитажа.
Вот так конторское здание и превращается в музейное. Но в Петербурге существует одна специфическая и очень большая проблема — это фундамент. Почвы здесь очень влажные и зыбкие. Поэтому мы сильно не заглубляемся. Кроме того, очень важно сохранить то равновесие, которое установилось в грунте за столетия. Например, когда рядом с нами — еще до начала реставрации — стали строить здание, по Эрмитажу пошли трещины. Учитывая это, пришлось вносить коррективы в укрепление фундамента Главного штаба.
Сперва казалось, что раз у нас идет первая очередь работ, сделаем только ее. Но потом выяснилось, что возникнет дисбаланс между двумя частями здания, и решили вести усиление сразу всех фундаментов штабного корпуса. При этом фундаменты тщательно исследуются. Тот мониторинг, который мы ввели, уникален по своей доскональности: датчики стоят очень близко друг к другу и постоянно замеряют ситуацию. Аппаратура стоит и на Александровской колонне, и на домах, и на набережной Мойки: Ювелирная работа. Она важна еще и тем, что мы ею задаем пример всему городу: пускай все понимают, что в центре
— Рядом с вами — пример другой грандиозной и вовсе не гладко идущей реконструкции Мариинского театра. Вы учли их ошибки?
— Там нет никаких ошибок, а просто много разных проблем, хотя они иные. Мы же не строим новое здание, мы реставрируем старое. И потом, мы не являемся заказчиками — всю работу ведет Министерство культуры и Фонд инвестиционных программ Всемирного банка, так что формально мы могли бы просто ждать, когда они все сделают. Но Эрмитаж договорился, что будет участвовать в решении всех, даже небольших вопросов, связанных с реставрацией. У нас есть рабочая группа, происходят ежедневные совещания.
— В Москве Юрий Лужков еженедельно лично контролирует стройку Большого театра.
— Я не Юрий Лужков. У нас ежемесячно проходят совещания с участием замминистра культуры Бусыгина и всех заинтересованных сторон. Сам я, когда удается, раз в несколько недель посещаю строительство.
— В каком состоянии исторические стены?
—
— Директор Музея имени Пушкина Ирина Антонова очень гордится, что у них реконструкция подкреплена постановлением правительства за подписью Владимира Путина, где прописана сумма госфинансирования и расписаны сроки ее поэтапного выделения. У вас есть подобный документ, который внушает уверенность в успехе дела?
— Нет, наше финансирование организовано совершенно другим способом. Это целевой кредит Всемирного банка российскому правительству плюс вложения от самого российского правительства. Документ достаточно надежный: по сути это международное обязательство России. Первоначально государственных денег в нем была ровно половина, но с изменением валютных курсов теперь уже их доля достигла 80 процентов. Весь проект должен стоить примерно 200 млн. долларов.
— Почему же вы стоите в четыре раза дешевле Пушкинского музея?
— Я сейчас не хочу обсуждать Пушкинский музей, там речь совершенно о другом — о перестройке целого квартала, где новые здания присоединяются к историческим. Мы создаем совершенно новую организацию пространства не за счет строительства, а за счет более динамичного взаимодействия частей этого пространства. Дворцовая площадь обретает значение входной торжественной зоны перед Зимним дворцом.
— Вы говорили, что площадь должна стать частью Эрмитажа и даже Александровскую колонну надо музеефицировать. Что это значит? Брать плату за подход, что ли?
— Странные у вас представления о музее. Музеефицировать — значит охранять, взять на музейный учет. Александровская колонна, кстати, уже передана с учета Музея городской скульптуры Государственному Эрмитажу, и она является предметом номер один в нашей коллекции, называющейся «Музей гвардии». Теперь Эрмитаж отвечает за ее сохранение, реставрацию, художественное и научное освоение.
Вокруг нее есть собственная охранная зона, и сама по себе колонна является частью памятного комплекса в честь победы 1812 года: Триумфальная арка, через которую вы входите на площадь, за ней колонна, за ней — Александровский зал Зимнего дворца, за ним — Военная галерея самого дворца. Все это вместе создает уникальнейший памятник русской государственности, русской военной славы. И наша задача — показать, как замечательно «играет» площадь сама по себе.
— Теперь понятно, почему вы сопротивлялись проведению всяческих массовых акций на площади. Но все же здесь состоялись концерты Мадонны, Элтона Джона, Пола Маккартни: Почему вы на них согласились?
— Я ничему не сопротивлялся. Но у этой площади есть своя природа, и мы должны ее сохранять. Например, по этой площади во время военных парадов никогда не ходили танки. Только сразу после войны ходили, а потом компетентные комиссии определили, что это опасно для памятников. По той же причине на этой площади не должно быть огромных толп народа. И целый набор других ограничений, которые закреплены в созданном нами регламенте Дворцовой площади.
Например, запрет на применение пиротехники. Когда в 2006 году здесь готовился кинофестиваль под открытым небом, мы были категорически против. Уродовать площадь павильонами и палатками, тем более летом, в разгар туристического сезона, — это антиэстетично, это варварство. И действительно удалось доказать, что этого не нужно делать.
Что касается концертов, то мы придерживаемся конструктивной позиции: они должны быть не слишком людными и громкими, проходить не чаще
— А какой уровень децибелов для Эрмитажа допустим?
— В залах не должно быть шумнее 83–85 децибелов. Наши условия трудные, но невыполнимы они только для непрофессионалов. Когда за дело берутся серьезные профессиональные компании, все проходит нормально. Например, на Новый год мы разрешаем здесь возведение
Михаил Пиотровский, директор Эрмитажа
Родился в 1944 году в семье археологов, впоследствии его отец стал директором Эрмитажа. Окончил отделение арабской филологии восточного факультета Ленинградского университета в 1967 году. Работал научным сотрудником Института востоковедения, в 1973–1976 годах преподавал в НДР Йемен. После смерти отца (1990) назначен сперва замдиректора Эрмитажа (1991), затем директором (1992).