Вниманию публики представлен балет «Онегин» в постановке британо-германского хореографа Джона Крэнко
Балет британо-германского хореографа Джона Крэнко «Онегин», о котором уже полвека доходят легенды до российской публики, балет, которого ждали с нетерпением, который стоил Большому театру скандала с отказом примы Светланы Захаровой танцевать во втором составе, что, возможно, стало последней каплей, потопившей карьерную лодку гендиректора Анатолия Иксанова, — словом, этот изначально обреченный на сенсационное внимание балет наконец показали публике. Стоила ли овчинка выделки и откуда мировая слава этой музыкально-хореографической фантазии, явно не рассчитанной на аудиторию страны Пушкина и Чайковского, разбирался «Труд».
Противников авангардной переделки классики сразу успокою: никаких городских свалок, гейской любви или омоновцев. Все честь по чести: барышни, баре, крестьяне, даже один генерал в мундире, правда, не очень гармонирующем со светлыми балетными рейтузами — издали чудится, будто военачальник забыл надеть штаны. Есть и старый русский усадебный дом, хотя в представлении художника Юргена Розе он скорее напоминает поместье где-нибудь в Нормандии, а чертоги Гремина пестротой и роскошью соперничают с дворцом турецкого султана. Чинный академический танец кажется даже слишком академическим и оттого фальшивоватым. Хотя новшества, конечно, есть — например, эротично раздвинутые ноги Татьяны в последнем объяснении с Онегиным, но в контексте классики это выглядит как минимум комично, а то и пошло.
Что вы хотите, таков драмбалет середины ХХ века, могут заметить специалисты. Но отчего-то, отвечу, когда смотришь «Ромео и Джульетту» Леонида Лавровского, чувства вторичности, эклектики и китча не возникает.
Чем дальше, тем нелепостей больше. Крепостные мужики Лариных, пляшущие с кисейными барышнями, — еще цветочки. А как вам разбушевавшийся на балу Ленский, истерически хлещущий по щекам Онегина и швыряющий оземь пытающихся урезонить его Ольгу и Татьяну? Как вам эти самые Татьяна и Ольга, явившиеся на дуэль не то секундантами, не то видениями? Как, наконец, Татьяна, в финале раздраженно рвущая письмо Онегина и пафосно указывающая ему на дверь жестом Раневской — Маргариты Львовны из фильма «Весна», которого, боюсь, Крэнко не видел, а жаль.
В том-то и дело, что сути пушкинских образов в этом спектакле нет. Разве инфантильная лакированная кукла, сперва закованная в рамки этикета, а к концу отчаянно размахавшаяся руками и ногами, потому что все пошло не по ее кукольным желаниям, имеет какое-то отношение к образу Онегина — скептика, эстета и философа из романа Пушкина? Тут все мастерство одного из лидеров труппы Владислава Лантратова бессильно. Как и старания других солистов — Ольги Смирновой (Татьяна), Семена Чудина (Ленский), Анны Тихомировой (Ольга).
С музыкой вышел не меньший конфуз. Ладно авторы решили обойтись без оперы Чайковского, обратившись к другим произведениям Петра Ильича: в этом есть даже нечто вроде художественной задачи. Но нарезка сделана удивительно грубо, по принципу «где весело — мажор и быстро, где грустно — минор и медленно». Образуется страшная эмоциональная фальшь: ну как может Ленский прощаться с жизнью под «Осеннюю песню» из «Времен года»? Да, тоже печаль, но совершенно другого градуса: тихие вздохи при виде мокрого окошка и увядающего октябрьского сада никак не заменяют пронзительную мелодию «Что день грядущий мне готовит» с ее смертной скорбью. Конец балета и вовсе чудовищен: взята «Франческа да Римини», не менее гениальное произведение, чем «Евгений Онегин», но с совершенно отдельным ассоциативным рядом — как может это не чувствовать человек культуры? Да к тому же в эту великую музыку вставлены какие-то капельмейстерские добавки для нужной длины сцены, заставляющие вспомнить пародию Высоцкого: «Я помню это чудное мгновенье, когда передо мной явилась ты». О подходе аранжировщика Курта-Хайнца Штольце к музыке можно судить по его высказыванию: «Она отобрана и скомпонована мною из нескольких малоизвестных произведений Чайковского». Это «Времена года» и «Франческа» — малоизвестные произведения!?
Говорят, во всем балетном мире «Онегин» — один из кассовых спектаклей. Наверное. Мелодрамка-то все равно получилась душещипательная, а Пушкина люди за рубежом, как правило, не слишком хорошо знают.
Но зачем было тратить немалые усилия и деньги на покупку этого спектакля Штутгартского балета для Большого театра? Не дешевле было бы включить его в программу недавних гастролей того же Штутгартского, пусть бы он получил здесь свою долю критических пистонов и уехал восвояси, не оставляя нам на главной музыкальной сцене страны произведения, по моему убеждению, унизительного и для Пушкина, и для Чайковского.
Впрочем, спектакль Большого многими принят на ура. На пафосной премьере были Абрамович с Жуковой, в первом ряду партера сидел Виктюк со свободной в этот вечер примой Александровой. Аплодисменты то и дело вспыхивали после отдельных танцев, а в конце не смолкали крики «браво», исполнителям приходилось многократно выходить на поклоны... Дай бог мне ошибаться в оценке постановки — это все же лучше, чем думать, что сегодняшняя наша публика так же чутка к русской культуре, как не знавший ни слова по-русски Джон Крэнко.