182 года назад Россия хоронила Пушкина
Общее переживание давней утраты длится второе столетие. «И до Пушкина в России умирали поэты, но только с этой кончины начинается осмысление того, что есть поэзия и поэт для нас, для русских», — утверждает литературовед Элеонора Лебедева. Почему так случилось? Ведь в то время в русском обществе далеко не все были читателями и почитателями Пушкина.
10 февраля 1837 года прилегающие к Конюшенной церкви улицы были полны народу. Люди сидели на крышах, а площадь являла собой «ковер из живых голов». Император Николай, из окон Зимнего дворца наблюдавший толпу на набережной у дома, где умирал поэт, кажется, должен был все это прекратить и отправить гроб с телом Пушкина в Псковскую губернию, согласно завещанию. Но грубо оборвать народные чувства царь посчитал для себя невозможным, хотя происходящее его и нервировало, и тревожило. Назавтра после отпевания «были вызваны 60 тысяч войск пехоты и кавалерии в полном боевом вооружении. Конюшенную улицу заняли войсковыми обозами. Они полностью закрыли доступ к гробу Пушкина». А тело еще трое суток оставалось в церковном подвале.
В воспоминаниях современников о прощании с поэтом возникает хоровод лиц на фоне толпы, подобной хору античного театра. Здесь присутствуют выразительные образы людей, плачущих у гроба. Простолюдин, сказавший Жуковскому: «Я видел, как хоронили фельдмаршала, но такого не было:» Крепостной дядька Александра Сергеевича — раненый у него на руках беспомощнее ребенка. Вдова Карамзина Катерина Андреевна, изменив привычке обращаться к своим корреспондентам по-французски, в письме к сыну в Париж заговорила по-русски, да еще голосом древней плакальщицы: «Закатилась звезда светлая, Россия потеряла Пушкина. Он дрался в середу на дуэле с Дантезом, и он прострелил его насквозь; Пушкин бессмертный жил два дни, а вчерась, в пятницу, отлетел от нас...»
К 50-летию гибели поэта, после открытия памятника ему в Москве, после речей Достоевского и Тургенева, после юбилейного шума в Петербурге был учрежден Пушкинский кружок. Николая Лескова избрали распорядителем вечеров. В помещении Знаменской гостиницы каждую субботу устраивались публичные чтения и театрально-музыкальные вечера. Николай Семенович нередко выступал перед гостями...
В 1880-е писатель создал ряд произведений, действие которых происходит в пушкинское время: «Кадетский монастырь», «Человек на часах», «Инженеры-бессребреники». В 1887-м Лесков работал над рассказом «Лорд Уоронцов». В предисловии автор призвал русское общество «быть бережным» к памяти великого поэта: «Как грустно, что жизнь дала повод Пушкину в 1830 году написать: «К доброжелательству досель я не привык». Тут и личная щемящая нота слышится. В «Русских общественных заметках» у того же Лескова читаем: «Умных и даровитых людей надо беречь, а не швыряться ими как попало. А у нас не так. О нас Пушкин сказал: «Здесь человека берегут, / Как на турецкой перестрелке».
Пушкина Лесков считал главным представителем родной литературы. Нам кажется это естественным, но такое мнение не было тогда общепринятым. Не говоря о ниспровергателе Писареве, тот же Чернышевский доказывал, что поэты от Кантемира до Пушкина — все предтечи Гоголя. Говорили, что время Пушкина прошло...
Но образ поэта и его поэзии постепенно складывался из мемуаров и устных легенд — и Лесков был из тех, кто приложил к этому талантливую руку. Тогда появились работы пушкинистов П.В. Анненкова, П.И. Бартенева, в 1860-е были опубликованы воспоминания В.И. Даля и К.К. Данзаса, позже — письмо князя Вяземского об обстоятельствах кончины Пушкина. В 1875 году за границей Лесков встречался с князем И.С. Гагариным, которому молва приписывала авторство анонимного пасквиля, послужившего поводом к дуэли Пушкина с Дантесом. Гагарин вступил в Орден иезуитов, в Ахеоланской обители за 30 лет до Лескова его посетил А.И. Тургенев и говорил с ним о Пушкине. Которому, кстати, князь в 1836 году привез из Мюнхена стихотворения Ф.И. Тютчева, сразу же опубликованные Пушкиным в «Современнике». И Тургенев, и Лесков поверили князю в том, что он был оклеветан.
Свои беседы с Гагариным в публикации «Исторического вестника» 1886 года Лесков резюмирует так: «Из встреч и бесед с Гагариным у меня сложилось убеждение: что дело смерти Пушкина тяготило и мучило Гагарина ужасно, что он почитал себя жестоко оклеветанным, что опровержений своих он не почитал достаточно сильными для ниспровержения всей этой клеветы...»
В середине 1820-х Жуковский в тоне наставника писал михайловскому изгнаннику: «Она (твоя жизнь) была очень забавною эпиграммою, но должна быть возвышенною поэмою». Пожелание старшего поэта сбылось. Смерть дописала его жизнь именно как поэму — на века вперед.