Ударил наконец мороз. И слава Богу. А то зима оказалась совсем непутевой. Нас всех развезло.
Ударил наконец мороз. И слава Богу. А то зима оказалась совсем непутевой. Нас всех развезло. Зима вышла совсем плакучей. На грани замерзания, между дождем и снегом, все скользят и падают. Не отмораживаются, но отшибаются. Всем больно и смешно. Сосульки толстеют и падают. Все падает из рук. Наверное, это глобальное потепление мы заслужили не напрасно - получили в обмен за наших грехи.
Грехи наши теплые, жидкие, моросящие, и все растаяло, небо раскисло. По такой погоде не пойдешь на лыжах, не скатишься с холмика на санках, холмики тоже раскисли. Скоро в Сокольниках будут цвести магнолии, как на Сицилии, и появится много негров. Негры будут пестрые, разноцветные. Крикливые будут негры. Не выпьешь водки, войдя в дом с морозца. Солнце вообще куда-то закатилось. Раньше, бывало, высунешь голову в форточку и балдеешь, пока не замерзнешь.
А теперь только пот капает с бледного лба. И тело какое-то все прыщавое, чешется, как у подростка, не тело, а земляничная поляна. Хорошо, что еще остались зимние праздники как всеобщие ориентиры календаря, говорят, недавно был Новый год, по дачам стреляли фейерверки и лаяли, поджав хвосты, перепуганные собаки, но елки худосочные, иголок мало, да и те быстро осыпаются, пылесос ими забит, и поэтому по-особому воет, хрипло так, как бог ветра, и елочные игрушки тоже падают, но не бьются, а катятся по полу, как будто ненастоящие. Да они и ненастоящие. Их уже давно настоящими не делают. И гирлянды зазывно подмигивают. А между тем где-то в мире есть ты. Ты с кем-то живешь. И где-нибудь, в какой-то пустой квартире под звон радио ты открываешь холодильник и смотришь на сырое, остывшее мясо с белыми жилками, берешь его в руки и снова кладешь в холодильник.
Работа стала похожа на замкнутый круг.
Тревожно.
Ну, ладно.
Мы никогда достоверно не узнаем о том, как на небесах прошел юбилейный банкет по случаю 2000-летия Иисуса Христа, но было бы странно предположить, что юбилей отмечался только на земле. Наверное, там было вкусно, и почему-то (причуда повара) по-мусульмански был приготовлен ужин, и мертвые, стоя на пестрых коврах, ели много винограда.
Кого пригласили, кого забыли пригласить?
Неприглашенные, как водится, закусили губу.
Перед ужином прошел семинар на тему нравственности, и на нем немножко посмеялись над Россией. Но не зло. На небе зло редко смеются. Хотя бывает. Знаю по себе.
Скорее всего, там было много поздравительных факсов и телеграмм, наверное, и Сам звонил поздравить сына, хвалил за жертвенность.
Наверное, кого-нибудь там посмертно реабилитировали, может быть, наконец, Иуду, и тот тоже пришел на банкет в белом смокинге, и раскаялся, а потом напился от двухтысячной усталости и умиления, и все апостолы плакали, называя Иуду другом, и несколько тысяч мелких грешников амнистировали, выпустили из ада, и они шли по дороге в крутую гору к небесному городу, как беженцы. Крупных грешников в ту ночь не особенно жарили, ни иностранцев, ни наших отечественных, вот было-то им, дуракам, послабление, а потом все решили, что в Москве нужно сделать теплую зиму, хотя их об этом никто не просил, и никто не молился по этому поводу.
Праздник кончился под утром большим разъездом гостей. Кто шел домой пешком в распахнутом пальто, без шарфа, кто нес женские серебряные туфли в пластмассовой сумке, кто ехал на такси и забыл там по-глупому туфли жены, и жена расстроилась, а я подумал, что ни разу в эту зиму не надел своей серой дубленки, и волчьей шапки не надел, купленной на Аляске, куда меня как-то раз занесло, и когда у меня в последний раз мерзли ноги, не помню. А мой брат медленно-медленно ехал на "Жигулях", зажав глаз рукой, потому что в глазах двоилось, но милиция его не тронула в ту ночь, народ стал пить чуть-чуть меньше, чем раньше, а у меня была очень молодая подруга с пятьюдесятью четырьмя косичками-расточками, большими серо-зелеными глазами, игрушечной шпагой мушкетера, и все этому, конечно, удивлялись, а кто-то даже почесал в затылке от изумления, а та выпила вдалеке от меня "кола-колки", разделась, легла спать с чужим человеком.