- Виктор Сергеевич, вы, прежде чем что-то предпринять, всегда обдумываете свои действия?
- Разумеется.
- Но вот, говорят, после не совсем удачного фильма "Неотправленное письмо" вы все же написали разгромное послание кинорежиссеру Михаилу Калатозову и потому разругались с ним навсегда, несмотря на прежнюю дружбу.
- Никакой переписки между нами не было. После просмотра этого фильма я действительно очень огорчился, он мне не понравился. А там ведь в соавторах сценария стоит моя фамилия. Калатозов подошел ко мне: "Виктор Сергеевич, скажите хоть что-нибудь". И я высказал все, что хотел. Мы разошлись в главном: замечательный режиссер и великолепный оператор (а Урусевский именно и был профессионалом высокого класса) увлеклись съемками тайги, в общем-то понятно, она всех завораживает, я кстати, их об этом предупреждал, а герои фильма - геологи остались в сторонке. События происходят драматические, но развитие их довольно схематично. Я и с себя вины не снимаю - дернула меня нелегкая влезть в чужую работу. Фильм-то поставлен по рассказу профессионального прозаика В. Осипова.
А поссорились мы позже. По договору с "Мосфильмом" Калатозов и Урусевский должны были снимать фильм по моей пьесе "А, Б, В, Г, Д". Михаил Константинович приехал ко мне, вместе отобедали, и он пообещал: "Завтра начнем съемки, уже выбрали натуру, съездим посмотрим". А вечером другого дня узнаю: Калатозов и Урусевский махнули на Кубу снимать фильм "Я - Куба" по сценарию Евгения Евтушенко. После этого я перестал с ними кланяться. Много раз потом они пытались со мной помириться. Но я человек обидчивый, не позволяю никому вытворять с собой подобные штуки. Теперь жалею, что их не простил. Когда открывали мемориальную доску на доме, где жил Калатозов, а там наверху - летят журавли, сердце защемило: Михаил Константинович много мне доброго сделал. Но вот такой у меня характер - не мог простить.
- За плечами у вас большая жизнь. Много интересных встреч, именитых знакомых. Наверное, храните большую личную переписку?
- Да в том-то и дело, что не храню. Часть передал в Бахрушинский музей, многое растерял при переезде. Жаль, конечно. Виктор Некрасов прислал мне, помню, коротенькое письмецо, которое тоже не сумел сохранить: "Думал, что русская драматургия погибла навсегда, но посмотрел вашу пьесу "В добрый час" и понял: я был не прав". Потом старший Михалков отозвался: "Всю жизнь мечтал написать такую пьесу". Он хороший человек. Но по службе делал порой дела пакостные. Но нехотя, нехотя. Помню одно обсуждение на Союзе писателей. Вышла книга, и автор ее на радостях послал один экземпляр родственникам в Днепродзержинск. Почтальон по ошибке опустил ее в соседский ящик. "Добрый" сосед распечатал конверт, а там - надпись: "Валечке, Петеньке, Юрочке - на память". И приписка: "Относительно чешских событий скажу: в первый раз мне стыдно, что я русский". Последовало из КГБ указание - разобраться. И вот сидим мы, "судьи", на заседании секретариата Московской писательской организации - человек двенадцать или пятнадцать. Что говорить, как говорить? И вдруг меня осенило: "Я не принимаю участия в обсуждении. Мы нарушаем государственный закон о тайне частной переписки". Михалков от радости даже подпрыгнул: "Розов прав. Снимаем вопрос!" Хотя сами знаете, как у нас соблюдалась эта самая тайна переписки. За личное письмо с фронта своему товарищу Александр Солженицын получил лагерь...
- Мне кажется, эпистолярный жанр вам не очень-то по душе. Это так?
- Совсем нет. И очень жаль, что сейчас больше телефонной болтовни, нежели переписки. Письмо - это совсем иная тональность, можно остановиться, задуматься... Вспомните письма Тургенева - целых 18 томов! У Чехова - 12! Но лично мне были очень интересны письма Достоевского и Гоголя. Белинский о последнем отозвался не совсем интеллигентно, распинал несчастного, больного, бедного человека. И в ответ, уже не помню, кому, Николай Васильевич с горечью пишет: "Сейчас я ничто, я весь - в будущем".
- Оценивая свою творческую жизнь, что можете сказать о себе?
- Перефразируя Гоголя: сейчас я кое-что, и ничто - в будущем.
- Отчего мрачные мысли?
- Такое настроение. Ничего сейчас не хочется, и не пишется ничего путного. Если сейчас написать о чем-то добродетельном, духовном, то за спиной обязательно услышишь "хи-хи-хи" или "с ума сошел". Ну ее в болото, эту жизнь.
- Тем не менее вы, несмотря на свои 88 лет, довольно активны. Выступаете в прессе, являетесь членом интеллектуально-делового клуба, пишете воспоминания...
- Раз уж жив, то стараюсь не прозябать. Хотя многое мне не по нутру. Помню встречу бывшего нашего президента Бориса Ельцина с творческой интеллигенцией. Ужас! Подобного холуяжа я не видел никогда.
- Скажите, Виктор Сергеевич, вы открытые письма президенту, властям вместе с другими деятелями культуры подписываете?
- Может, раз это было или два. Чаще подписывал письма невинные. Если детям надо помочь в чем-то или какому-то уважаемому человеку. Достойному, а не шпане какой-то. Я достаточно самостоятелен. Никогда не состоял членом ни в одной общественной организации, кроме писательской, никогда не писал пьесы на заказ, по просьбе - такое бывало. Когда-то предложили возглавить журнал "Театр". Отпирался, как мог. Но, слава Богу, и тут пронесло, меня не утвердили в ЦК партии: мол, я человек неуправляемый.
- Жена с этим мирится?
- У нас с Надеждой Варфоломеевной полное взаимопонимание.
- А как ей в любви объяснялись: устно или в письме?
- С глазу на глаз и на словах.