Муслиму Магомаеву исполнилось бы 70 лет...
Он вполне мог бы жить и петь сегодня – ушел до обидного рано, в 66. Находясь в полной творческой форме, о чем многие до сих пор не знают: последние годы жизни легендарный певец, без преувеличения всеобщий любимец в громадной стране под названием СССР, почти полностью устранился от публичности. Что стало причиной такого его решения? Каков истинный масштаб этой уникальной личности? Своими мыслями о великом коллеге и друге с нашей газетой поделились композитор Александра Пахмутова и поэт Николай Добронравов.
Николай Добронравов: Прежде всего надо сказать, что это был человек гениального, ослепительного дара. В одной из наших с Алей песен, посвященной их любви с Тамарой Синявской (солисткой Большого театра, обладательницей одного из лучших меццо-сопрано ХХ века, супругой Магомаева. – «Труд»), мне кажется, удалось найти точные слова о нем: «Неожиданный, ослепительный мой!»
Александра Пахмутова: Он был дитя войны, одно время рос почти беспризорником, пока его не приютил его дядя Джамал. Но когда вы глядели на него, вы понимали, что перед вами настоящий принц крови – удивительное благородство породы во всем. Он по-русски пел о сирени – и это был аромат сирени, о снеге – это была свежесть снега. По-немецки исполнял арию Папагено – и звучал настоящий зальцбургский диалект. Пел по-английски – это была Англия. По-итальянски – Италия. Словно он родился в этих странах. Хотя по-настоящему не знал ни одного языка, кроме русского.
Н.Д.: Мы с ним были на Олимпийских играх в Мюнхене. И там его пригласили выступить в Международном молодежном лагере. Несколько тысяч собрались на скамейках, и он пел американские хиты, французские, итальянские. Успех блистательный.
А.П.: С той Олимпиадой косвенно связана и история с песней «Мелодия», которую мы специально для него написали. Перед Олимпиадой нас с Колей попросили сочинить спортивную песню. Мы написали «Герои спорта». Но надо ее записать – а на дворе август, оркестры разъехались, дирижер Силантьев в отпуске. В результате запись сделали со вторым симфоническим оркестром телевидения и радио под управлением Максима Шостаковича. Но главный вопрос: кто споет? Кобзон, Лещенко в отъезде. Выручить может только Муслим. Приезжаем к нему, он прослушал и замечает: понимаешь, песня совсем не моя, ее бы лучше спел, например, Хиль. Я тогда по-дружески, с любовью, но и шутливо говорю: спой, очень тебя прошу, а за это тебе будет песня о любви с шестью бемолями! Потому что «Мелодия» была написана в тональности ми-бемоль минор, где шесть бемолей... Вот так мы посмеялись, и он записал «Герои спорта». Кстати, песня хоть и музыкально простая, но он и ее записал по-особенному – не как стандартный марш, а как темпераментную корриду.
Н.Д.: У него было потрясающее чувство слова. Там такие слова: «Судьи будут к нам строги, но в конце концов, поверьте, скажут нам, что мы – боги. Скажут – молодцы, черти!» Так у него это «молодцы, эй, черти!!!» выстреливало, как выпад в корриде.
А потом, когда вернулись с Олимпиады, Аля выполнила обещание – показала ему «Мелодию». Песня так ему понравилась, что он тут же решил включить ее в программу концерта в зале Чайковского, который предстоял буквально через три дня. Аля всегда сама делает партитуры, но тут он для скорости ночью пригласил к себе Володю Терлецкого (известный композитор, дирижер и аранжировщик. – «Труд») и буквально заставил оркестровать. Потом уже Аля сделала свою оркестровку, и он пользовался только ею.
Как-то они с Тамарой пришли к нам. Аля хотела показать только что написанную песню «Малая Земля». Думала, что это вещь для Зыкиной и Синявской. И вдруг Муслим говорит: «Нет, это моя песня, я буду ее петь!» И спел потрясающе. Потому что тема войны для него была темой отца, который погиб за несколько дней до Победы, а он так хотел найти его могилу – и в конце концов нашел.
А.П.: А какой он был композитор! Сейчас я вам напою песню, которую он написал на стихи Роберта Рождественского для Четвертого канала телевидения – образовательного, который был еще до НТВ: «Шар земной запомнит имя твое…» Широкая песня, красивая, сделала бы честь любому композитору с консерваторским дипломом.
Н.Д.: В последние годы он писал много картин, портрет Тамары написал.
А.П.: И портрет Верди! Я ему говорю: вот за что еще я тебя люблю – за то, что ты любишь Верди! Любила его буквально вся страна. Его многочисленные поклонницы приезжали к нам, рыдали: «Как его увидеть?!» Я говорю: «Девушка, как вам не стыдно, он женатый человек…» Одна поклонница до самой его кончины посылала нам письма в надежде, что мы ему передадим… Наверное, он им казался очень гордым, недоступным… Но это был такой панцирь. По сути он был очень добрый, совершенно беззащитный человек. Дико боялся кого-либо обидеть. Крайне мнительный. Когда записывался – все ему казалось, что получается плохо, после каждого дубля спрашивал: ну что, не очень, да?
Н.Д.: Болел он долго. Но совершенно не было впечатления, что дела настолько плохи. И неправы те, кто считает, будто он оборвал все связи с миром. С поклонниками общался на своем сайте. Нам периодически звонил: «Слушай, Коля, уточни, какие там у тебя слова в песне?» Просто не любил, когда телевидение снимает, говорил, что они плохо записывают звук. На концертах садился за рояль, аккомпанировал себе, Тамаре. И все выступления заканчивал «Надеждой»… Году в 2005-м или 2006-м мы с ним совпали в какой-то концертной программе – чуть ли не в зале «Октябрьский» в Ленинграде. А в 2007-м вместе были на юбилее Марии Борисовны Мульяш, знаменитого концертного директора зала «Россия» (она, к сожалению, умерла в тот же год, что и Муслим). Он всегда приходил к ней на дни рождения, садился за рояль и замечательно пел. Так было и на этот раз. Он потрясающе исполнил «Нам не жить друг без друга». Никто, к сожалению, не догадался записать то исполнение (вообще-то запись этой песни с ним существует, но в ней нет его игры на рояле, а играл он великолепно).
Конечно, он страшно переживал от того, что радиостанции, особенно «Маяк», просто спустили его записи в помойку. Не стерли физически, но последние года два его жизни там не звучало ни одной его ноты… С другой стороны, мне знакомые, которые бывают на Горбушке, говорят: устойчиво самым большим спросом пользуются диски Магомаева. В том числе молодежь спрашивает.
За время его болезни мы несколько раз виделись с его врачом Юрием Бузиашвили, одним из самых больших светил кардиологии. Юрий Иосифович сказал: ребята, вы ему позванивайте, потому что он помимо всего прочего просто хандрит… Правда, он не всегда брал трубку, тогда мы говорили с Тамарой. В один из таких разговоров она сказала: позвоните через неделю, после трех часов, он себя в это время лучше чувствует, может быть, возьмет трубку… И вдруг через несколько дней сообщают о его смерти. Для нас это было трагедией. И осталось трагедией до сих пор.
Когда его не стало, очень точно сказал Лева Лещенко: «Наступило не его время». Муслим не знал, что такое копить деньги. Когда они у него появлялись, он их тут же тратил – на подарки Тамаре, на то, чтобы красиво принять друзей. Однажды Миша Капустин, музыкальный обозреватель «Правды», его земляк-бакинец – они очень дружили – сказал: чтобы понять, какой человек Муслим, надо посмотреть на его машину. Он в расцвете славы, будучи одним из самых успешных артистов страны, ездил на старой потрепанной «Волге». Пригибаться перед деньгами было ниже его достоинства.
И в творчестве, и в жизни он был романтиком. Может быть, последним из великих романтиков. Даже патриотические песни, даже «Бухенвальдский набат» звучали в его исполнении романтически. Он был скорее Ленский, чем Онегин. Хотя и пел в опере Онегина. Никогда не опускался до прозаизма, обожал все высокое. Правильно Аля говорит: принц крови.
А.П.: Он – наше потерянное чудо.