Традиционный обзор книжного рынка от «Труда»
Опутанных Всемирной паутиной сетевых поэтов нынче что блоковских скифов — тьмы и тьмы. А больших, настоящих — увы и ах! — традиционно не хватает. Только и остается, что припасть к великим и могучим.
Захар Прилепин написал о Сергее Есенине такой толстенный том, что почти нет сомнений: «Большая книга — 2020» достанется ему. И не только потому, что сей могучий труд выглядит мамонтом среди стай совсем уж вздорной беллетристики о поэте и его трагической гибели. Прилепин сработал так и мастерски, и искренне,что читать его «Есенина» местами просто больно. Проникнувшись есенинской трагедией саморазрушения до самых глубин, автор прослеживает горький процесс едва ли не по дням. И потому факт самоубийства для Прилепина непреложен, а всевозможные версии злодейского убийства (им посвящена почти сотня страниц) опровергнуты. В этом жанре принято показывать героя в контексте эпохи. Прилепин же выводит Есенина исключительно на фоне идущих вторым планом персонажей драмы — от крестьянского поэта Клюева до Мариенгофа и прочих имажинистов. То же касается и женщин. Роковых муз здесь нет, притом что строки «я искал в этой женщине счастья, а нечаянно гибель нашел» стали хрестоматийными. Но они, скорее, образец проникновенной любовной лирики, нежели объяснение печального финала. Нет, совсем иная природа у есенинской боли и надлома. У тех, кто одолеет прилепинский том, сомнений в этом не останется.
Как думаете, про что в «степи мирской печальной и безбрежной» больше всего написано стихов? Совсем не угадали! Не про любовь и пылкие порывы, а про быстротечность времени и про старость, будь она неладна! «Время хлещет, — вот так из пробоин / Хлещет в трюм что есть силы вода» (Евгений Винокуров, 1967). Не успеешь оглянуться — и «Жизнь наша в старости — изношенный халат: / И совестно носить его, и жаль оставить» (Петр Вяземский, 1874). В чем тогда смысл всех неистовых борений и кипений, наивно вопрошает винокуровский старик: «Он словно ждет неведомого знака: / Он жил. Ура! Он истину постиг! Что делать с ней?.. Не знает он однако» (1964). А вот вам ответ от Георгия Иванова: «Холодно бродить по свету, / Холодней лежать в гробу. / Помни это, помни это, / Не кляни свою судьбу».
Забавная перекличка, на правда ли? Поневоле задумаешься о стремительно убегающих годах и о том, что они с нами делают. «Детство — это село Краснощеково, / Несмышленово, Всеизлазово... / Юность — это село Надеждино... / Зрелость — это село Разделово: / Старость — это село Усталово... / Забывалово, Зарасталово / И — не дай нам Бог — Одиноково» (Евгений Евтушенко). Стержневой же стала написанная Пушкиным в одесской ссылке «Телега жизни». Садясь в нее юными, «мы рады голову сломать», «в полдень нет уж той отваги», а под вечер «дремля, едем до ночлега».
Хотя, по мнению составителя Дмитрия Быкова, именно старость, которой нечего терять, для стихов идеальна, да только мало кто из наших больших поэтов до нее дотягивал. «Годы молодые с забубенной славой, / Отравил я сам вас горькою отравой», — сознавался Сергей Есенин в 29 лет. У каждого, от Державина до Ваншенкина, свои счеты с веком. Давид Самойлов: «Луч солнца вдруг мелькнет, как спица, / Над снежной пряжею зимы: / И почему-то вновь приснится, / Что лучше мы, моложе мы». У Вероники Тушновой иной подход: «Ведь жизнь измеряют — / знаете сами — / когда годами, / когда часами. / Знаете сами — / лет пять или десять / минуте случается перевесить». Роберт Рождественский грустит, что «мельче с каждым годом газетные шрифты, / а лестницы привычные — все круче. И длиннее». Но проще и чувствительнее, пожалуй, вот эти строки о закате, когда уже можно лишь подумать: «И бегу я сам за собою, / И догнать себя не могу». Это снова Евтушенко.
Есть что почитать, о чем подумать.