Михаил Шишкин: «Москва пахнет утробным подъездным запахом, а еще едой»

Автор «Взятия Измаила» и «Венерина волоса» — «Труду»

Лауреат «Букера» и «Национального бестселлера» Михаил Шишкин, недавно выпустивший новый роман «Письмовник», во всех своих книгах так или иначе пишет о любви. «Труд» поговорил с писателем, живущим в Цюрихе, о любви в современном мире.

 — Любовь — она и в Африке любовь, но у каждого народа есть свои особенности. Виктор Шкловский, который в «Письмах не о любви» обращался к Эльзе Триоле, так определил особенность нашей любви: «Я напугал тебя своей любовью. Это от России, дорогая. У нас тяжелая походка». А на ваш взгляд, какова отличительная черта русской любви?

— Россия, безусловно, страна с некоторыми, так скажем, особенностями, но чтобы была какая-то особенная русская любовь? И в век глобализации, и в допаровозные времена любовь всегда была любовью. Мне кажется, люди чувствуют любовь, а главное — потребность в ней, во всем мире одинаково, а вот выражают свои чувства по-разному. Посмотрите, как ведут себя в разных странах на дорогах: правила одни, а езда совсем другая. В России на дорогах люди ведут себя как в жизни — в основном по-хамски. Иначе просто никуда не доедешь. В русской реальности меньше вежливых условностей и больше грубости. Может быть, «тяжелая походка» жизни в России влияет и на то, как проявляется любовь?

— Западному читателю нужны истории про нашу горемычную, неуклюжую русскую любовь? Или вы адресуете свои произведения только соотечественникам?

— Читателю во всем мире интересно читать про себя, поэтому современную русскую литературу на Западе сейчас практически не читают. Зачем читателю в Швейцарии читать о наших сегодняшних экзотических и непонятных ему проблемах? Он лучше возьмет Толстого или Чехова и будет читать в них про себя, про свои проблемы, про свою горемычную и неуклюжую любовь. Мы слишком долго варились в собственном соку за железным занавесом, и русская литература стала местечковой, провинциальной, никому в мире не интересной. Нужно писать не о русской экзотике, а о человеке, не о русской любви, а о любви. И поверьте, счастье или несчастье в любви от географии и гражданства не зависит — на себе испытал.

— Героиня вашего эпистолярного романа «Письмовник» пишет, что «самые простые вещи могут заставить умирать от счастья». Но большинство в России не замечает простых вещей, не говоря уже о рассветах и закатах, птицах и деревьях. Значит, нам не грозит смерть от счастья?

— Мне все-таки кажется, что «незамечание» рассветов и закатов — не национальная особенность, а сугубо индивидуальная. Скорее возраст и прожитый опыт играют роль в этой эмоциональной слепоте. Но вспомните все лагерные мемуары! Сколько там у самых разных авторов наряду с описанием нечеловеческих ужасов воспоминаний о красоте природы! Люди превратили Божий мир в ад, но выжить в нем помогало именно это — вдруг увидеть рассвет или закат, птиц, деревья.

— В романе «Письмовник» одна из основных тем — запахи. Чем пахнет Россия и чем — Швейцария?

— Запахи вроде бы эфемерны, а вот поселяются в тебе и живут годами. Сколько раз со мной было: нюхаю где-нибудь сирень или флоксы и чувствую: что-то не то. Потому что ношу с собой всю жизнь тот, настоящий запах сирени и флоксов с дачи, которого давным-давно уже нет: там, в моей Удельной, все давным-давно застроено многоэтажками. Да, хотя звучит очень банально, но у каждой страны и каждого города свои запахи. Швейцария, например, для меня пахнет какой-то пряной смесью с альпийского луга. Париж — гнильцой, а вовсе не духами. Москва — утробным подъездным запахом, а еще едой; в России совсем по-другому готовят пищу. Запахи — мы забыли об этом — на самом деле это ведь разговор. Мир говорит с нами запахами. И даже запах мертвого тела — это разговор с нами о жизни.

— Мне показалось, у вас двойственное отношение к словам. С одной стороны, вы их любите, чувствуете и восхищаетесь музыкой слов. С другой — пишете, что слова — обманщики, что они делают несвободными. Когда я читала этот момент, то невольно подумала: а может, Гоголь сжег второй том «Мерт-вых душ», чтобы освободиться от слов?

— Все самое важное в жизни — внесловесно. Писатель начинается с осознания тщетности слов. Язык после Вавилонской башни стал средством непонимания. Я всегда завидовал художникам, музыкантам: они хотят передать тот самый невыразимый трепет радости, горя, счастья, грусти, и при этом им не нужно продираться через словесную колючую проволоку. Именно от этого писатели сжигают свои книги — от отчаяния. Не знаю автора, который через это бы не прошел. Просто в эпоху ноутбуков эффектное сжигание рукописи в камине сменилось банальным нажатием кнопочки Delete на клавиатуре. Мне кажется, Гоголь сжег свою книгу, потому что никак не мог сказать то, что хотел сказать. Говорил, а его не понимали.

— Герои романа «Письмовник», как правило, без отцов. Это только в нашей стране сплошная безотцовщина?

— Вообще-то герой в литературе со времен Гомера занимается поисками отца. Ведь найти отца — это обрести почву под ногами в этом зыбком мире, понять себя: кто ты, откуда, зачем? А мировая безотцовщина, увы, только еще начинается. Мир изменился, женщина может работать, делать карьеру, она больше не зависит от «кормильца». Брак как историческая экономическая форма охраны потомства, по сути, исчерпал себя. На Западе уже стало нормой, что женщина при желании вполне может обеспечить и себя, и ребенка. Жалко, конечно, что семья уходит в прошлое.

— В России и на матерей нельзя опереться. То женщины кончают жизнь самоубийством, то изменяют своим мужьям, прикрываясь при этом какой-то философией. Раньше в России вся опора была на женщинах. А теперь как быть? В чем наше спасение, если женщина — не спасение?

— Женщина — спасение. И мужчина — спасение. Просто нужно смотреть не на статистику и не на ужасы в газетах, а начинать с себя, постараться сделать так, чтобы у собственного ребенка была полноценная семья, чтобы у него было детство в окружении любящих его людей. Спасение — в нас самих.

— В романе «Письмовник» передан дух старой дачи. Но разве сейчас есть такие дачи, как в стихах Пастернака, или в романе Саши Соколова, или в вашем «Письмовнике»? Сейчас дачи за заборами, а рядом — джипы и овчарки. Такую дачу вам не хочется описать?

— Нет. Да и не мое это дело. Такую дачу когда-нибудь опишет тот писатель, который за таким забором сейчас растет. А в том, что такой писатель — и прекрасный писатель — появится, я не сомневаюсь. И он напишет свою дачную, с джипами и овчарками, «Анну Каренину», и мир будет удивляться, как это мы жили без его книг. Ведь до Толстого тоже казалось, что все уже описано и ничего нового сказать уже невозможно. Мы не в конце русской литературы, а в начале.

Резюме

Михаил Шишкин, писатель

Родился в 1961 году в Москве.

Учился на романо-германском факультете Педагогического института. Работал учителем немецкого и английского языков в школе.

Написал романы «Взятие Измаила» (2000), «Венерин волос» (2005), «Письмовник» (2010). Живет в Швейцарии.