Не предназначенные для чужих глаз письма говорят об ученом больше, чем многотомные академические труды. Как и написанные мимоходом путевые заметки
Признанные авторитеты вещают, остальные просто говорят. Но порою как раз остальных и хочется расслышать. Не предназначенные для чужих глаз письма говорят об ученом больше, чем многотомные академические труды. Как и написанные мимоходом путевые заметки или роман, по размеру не тянущий даже на повесть. И вот тому живые примеры.
Жаргонное словечко компьютерщиков «клудж» означает ситуацию, при которой по всем показаниям запущенная программа работать не должна, но работает. Автор, ныне культовый книжный критик, соотносит это явление с собой. Вначале он рецензировал то, что написали другие, теперь же пишет книжки сам. В сборнике помимо обзора прозы нулевых и размышлений на тему «коррупции дружбы» среди литераторов есть эссе о поездках по миру (Йемен, Япония, Галапагосские острова, Эфиопия, Китай) и портреты неординарных личностей. Тут академик Фоменко, писатели Александр Проханов и Адольфыч — Владимир Нестеренко, политолог Александр Дугин и вождь пролетариата Владимир Ленин, сочинения которого Данилкин приравнивает к захватывающе умному авантюрному роману. Не менее увлекательно он рассказывает и о том, за что берется сам, будь то поездки на велосипеде вокруг Новодевичьего монастыря или уроки географии-политэкономии с сыном Матвеем.
Выдающегося филолога и просветителя Лотмана можно считать полноценным соавтором книги его сокурсницы по Ленинградскому университету, письма к которой (вкупе с ее воспоминаниями и дневниками) в большинстве своем впервые предаются огласке. По сути, перед нами эпистолярный роман второй половины ХХ века про историю платонической любви людей, разделенных большими расстояниями и связанных семейными узами. Он в Тарту, она жила в Москве, потом уехала в Канаду. Юрий Михайлович называет ее «мой единственный, мой далекий друг». После первого обыска у него письма Сонкиной становятся суше, строже и шлются не домой, а на кафедру в эстонский университет. Но после ее перестроечной эмиграции, наоборот, сочатся неизбывной тоской. Будучи неизлечимо больным и письменно попрощавшись с коллегами, ее он травмировать не хочет и заканчивает свое последнее письмо простым «До свидания». В переписке масса бытовых и социо-культурных подробностей, но ни слова о профессии и прочитанных книгах.
Новый роман 87-летнего классика полон языковых игр и философских парадоксов. Сквозная мысль: западный культ индивидуализма — пустышка. Мы не принадлежим себе уже до рождения, поскольку ни пола, ни цвета глаз и кожи, ни языка не выбираем. В герои Кундера взял четверку друзей-неудачников: клерка-пенсионера, «великого поэта», который из благоговения перед поэзией поклялся не написать ни единой стихотворной строчки, актера, вышедшего в тираж, организатора светских вечеринок. К этой забавной компании, читающей воспоминания Хрущева, присоединяется: Михаил Иванович Калинин. Друзья приходят к выводу, что Сталин дал городу Канта Кенигсбергу имя всесоюзного старосты из жалости к старику, не имевшему реальной власти. Но если Ленинград, Сталинград, Карл-Маркс-Штадт давно переименованы, то Калининград незыблем. Чтобы остаться в истории, нужно быть ее марионеткой. Несмотря на обилие мини-сюжетов, в книге фактически ничего не происходит. Начинается она с того, что один из персонажей идет на выставку Шагала, но, увидев очередь, поворачивает назад. Тем же текст и заканчивается: незначительность не будет стоять в очереди к гению.