- Кирилл Владимирович, вам, южанину, уютно в Москве?
- Вполне. Чувствую себя здесь, как
- Кирилл Владимирович, вам, южанину, уютно в Москве?
- Вполне. Чувствую себя здесь, как дома. Жизнь была динамичной, мотала и так и сяк. Но бессарабцы отличаются приспособляемостью, терпимостью, добродушием и сговорчивостью, они избегают крайностей.
- А как вырабатывались эти качества?
- Бессарабия - вековое дитя межнациональных браков. Здесь образовалось многослойное культурное пространство: молдавское, русское, украинское, болгарское, еврейское, армянское, греческое. Несколько государств спорили, кому принадлежит этот край. Не спорили только его жители, у которых не было территориальных претензий друг к другу, не было границ и в душах, особенно тех, в чьих жилах течет смешанная кровь. А таких - мало ли? Любовь, известное дело, ничего не признает, кроме самой себя, а на теле ребенка границы не проведещь.
А вот сам городок Аккерман (Четатя-Алба, с 1944-го - Белгород-Днестровский), где я жил, на границе. Слева, на реке Прут, - одни. Справа, на Днестре, - другие. Власть не рез переходила из рук в руки. В 1930 году Бессарабия входила в румынское королевство, и до 1940 года мы считались его подданными. Не успел я окончить четыре класса - пришли русские. Поступил в советскую школу - вернулись румыны. Проучился в румынской гимназии года три - снова русские. Кроме того, мы дважды эвакуировались. Сначала в Одессу. Отцу удалось выхлопотать разрешение вывезти туда семью, и он ушел на фронт. В середине осени 1941-го Одесса была сдана... Вторая эвакуация в глубь Румынии. Потом возвращение. Конец войны совпал с началом моей юности - в 1945-м мне исполнилось 15. С тех пор, несмотря на все тяготы последующих лет, меня не покидает ощущение счастья. Со мной оно, видимо, останется на всю жизнь.
Раньше раза три-четыре в год обязательно ездил в родные места - Молдавию и Румынию. А о родном городке у меня есть такие строки:
Ты - как щепка в ледоставе, древний городок.
Что ты противопоставить ледоставу смог, сохраняя сокровенность, жизнь и естество?
Только выдержку и верность, больше ничего.
- Какое значение имеют для вас родовые корни?
- Мой отец - болгарин, мать - армянка. Но они обрусели в Бессарабии, считали ее своей землей. В семье разговаривали на русском языке. Хотя румынский - мой второй родной язык. Культурно и эмоционально чувствую себя связанным и с Россией, и с Румынией. Считаю себя русским поэтом. Живу, думаю по-русски. Но достаточно мне "повернуть выключатель" - по-румынски.
- Почему пошли "в поэты"?
- Лет с 16 увлекался стихами. Хотел поступать в Литературный. Но отец отговорил: "Это не профессия. Поступи в какой-нибудь нормальный вуз, а потом, если есть литературный талант, пиши, печатайся!" Так я стал студентом судомеханического факультета Одесского института инженеров морского флота. Проучился месяца три, и отца арестовали. Вынужден был бросить учебу и вернуться домой. Там - физмат педагогического института. Но маниакальное желание поступить в Литературный не оставляло. Подал документы на творческий конкурс. К моему удивлению, прошел его. И меня вызвали в Москву.
- Помните свое студенчество?
- Да, конечно. О том и моя повесть "Пятая точка на карте". В 1963 году, после известного выступления Хрущева на встрече в Кремле с интеллигенцией, уже в стадии набора в журнале "Молодая гвардия" ее рассыпали. Спустя два года издали. Название института я изменил, но речь, разумеется, идет о Литературном. Одна из героинь - полячка Зося Грановская, сыграла довольно заметную роль и в моей жизни (я был влюблен в нее), и в жизни Владимира Солоухина - о ней он написал рассказ "Встреча", и в жизни Ильи Сельвинского - о ней его этюды "Алиса".
Я учился в исторически мрачное время - 1949-1954 годы. Но для меня все складывалось как нельзя лучше, поскольку я интересовался не столько политикой, сколько стихами и девочками. Мне особенно повезло: у нас на курсе учились ребята из 11 стран и республик. Прекрасная библиотека, в которой даже в те годы можно было взять любую книжку. Что же до учебы, то большого значения ей не придавал. Всегда выбирал то, что интересно мне самому. А поскольку память была хорошая, то любой предмет сдавал легко.
- Не вспомните какую-нибудь историю тех лет?
- Где-то на третьем курсе я выпустил рукописный литературный журнал "Март" в пяти экземплярах, там были стихи и проза наших студентов. После чего меня хотели выгнать из института, обвиняя в том, что я выпустил подпольный журнал. Но - пронесло. Потом эту историю в одном из своих рассказов изложил Фазиль Искандер.
- Как понять такие ваши слова: "Поэтом был помимо воли"?
- Никогда не отваживался быть профессиональным поэтом. Всю жизнь служил в редакциях, издательствах. Разрешал себе писать стихи тогда, когда очень хотелось, когда благодаря каким-то сильным чувствам, потрясениям на меня "накатывало".
- И, по-видимому, вам по сравнению с теми, кто полагался только на гонорар, легче было вписаться в сегодняшний день?
- Наверное, да. Впрочем, в наше рыночное время за многие публикации не платят вообще. Грустно, конечно. Но это не мешает мне писать стихи.
- ...И прежде всего о любви. Вот лишь несколько названий поэтических сборников: "Разговор с любимой", "Испытание в любви", "Тебе. До востребования". Не находите, что эта тема теперь немодная?
- Пишу, соизмеряясь не с тем, что модно, а лишь с собственной охотой на данный момент.
Любовь есть нить, в конце которой - Бог,
Ведь истинно вам сказано:
Любите Друг друга, и невидимые нити
Сплетутся нежно в световой клубок.
- Слова "свеча", "ветер", "зерно" - ключевые в вашем творчестве...
- Любопытно. Как-то не думал об этом... Зерно, наверное, потому, что оно имеет двойственную судьбу: может остаться тем, что есть, а может - прорасти. Этот образ соотношу со своей судьбой, что-то из того, что делаю, надеюсь, даст "всходы", "прорастет" в будущее, а что-то и нет. Горящая свеча - символ дома. Но сквозняк, ветер истории могут ее загасить. Мне кажется, лучше не проклинать мрак, а затеплить хотя бы одну свечу. По сути, об этом я говорю в романе "Свеча на сквозняке", впервые опубликованном в 1966 году под названием "Лиманские истории". Спустя 30 лет он был значительно расширен и в немалой степени переписан.
- По натуре вы строптивый?
- Пожалуй, нет. С одной стороны, я был довольно свободомыслящим в силу своей биографии - как уже говорил, всякое видал. С другой, у меня никогда не было намерений ссориться с властями, я не участвовал ни в каких диссидентских движениях. Может быть, по той же бессарабской привычке относиться к властям, как к идущему на тебя локомотиву: глупо соваться под колеса истории, лучше умом воспарить над ней.
- Но, если игра стоила свеч, стояли-таки на своем?
- В самом начале перестройки, когда цензуру еще не отменили, попытался опубликовать в "Юности" в примечаниях к "Листкам из дневника" Анны Ахматовой известное стихотворение Мандельштама "Мы живем, под собою не чуя страны... ". Но главный редактор сразу его снял. Тогда я пошел на хитрость. В строке "А вокруг него сброд тонкошеих вождей... " слово "сброд", которое его смущало, заменил на "сонм", я знал, что в каком-то из вариантов оно есть у Мандельштама. Но и это не помогло. Хотя начальные восемь строк все-таки были напечатаны. В том же 1987 году опять же в "Юности" удалось пробить "Испытательный стенд" - представление поэтов новой волны: Жданова, Еременко, Парщикова, Кедрова, Пригова, Бунимовича, покойной Нины Искренко и многих других. С разгромными статьями выступили "Правда", "Комсомолка". Но время уже было другое. Остановить этот процесс было невозможно. Потом состоялось выступление (чуть ли не с конной милицией) "моих" авангардистов на фабрике "Дукат". После чего меня потащили в райком партии на "проработку", поскольку вечер открывал я.
- Кого из современных поэтов вы цените?
- Прежде всего Бродского, оказавшего наиболее заметное влияние на поэзию второй половины XX века. Он открыл новую интонацию, что случается всего несколько раз за столетие. Очень хорошие поэты Александр Кушнер, Тимур Кибиров, Сергей Гандлевский. Поэзия, как говорил Маяковский, "существует - и ни в зуб ногой". Правда, употребил он не тот фразеологизм. "Ни в зуб ногой" означает "ничего не смыслит". А он хотел сказать, что поэзия существует, хоть кол на голове теши.
- Что, по-вашему, должно произойти в России, чтобы у населяющих ее народов наконец выработался иммунитет против национальной розни?
- Думаю, преодолевать все национальные недоразумения можно только длительным воспитанием, как некогда говорили, в интернациональном духе. Терпеливо. Семья, школа, культура, политика государства...