Народный артист СССР Олег Басилашвили приоткрыл «Труду» завесу над тем, что происходит сейчас в Большом драматическом театре имени Товстоногова
В северной столице давно ходили слухи, что в знаменитом БДТ им. Товстоногова назревает бунт. За три года, что прошли со времени назначения Андрея Могучего на должность художественного руководителя легендарной труппы, театр преобразился до неузнаваемости. Достаточно назвать, например, постановку под названием «Пьяные», запоминающуюся главным образом обильным употреблением «туалетных» словосочетаний.
В марте на имя министра культуры Владимира Мединского отправилось письмо с просьбой «назначить НАСТОЯЩЕГО театрального режиссёра» (так в оригинале письма – все буквы с прописной), помочь сохранить пока ещё прекрасную труппу, «убиваемую нынешним худруком его сомнительными постановками». Однако интрига умерла, едва зародившись: полномочия Андрея Могучего были продлены.
Единственным, кто согласился откровенно поговорить с корреспондентом «Труда» о том театре, что строит этот режиссер и в целом о новом модном веянии в российском театральном искусстве стал народный артист СССР Олег Басилашвили.
– Я был против продления контракта с Андреем Могучим, - признался Олег Валерьянович. – Потому что то, чем он занимается, в моем понимании очень далеко от русского театрального искусства. И дело не в отдельных скабрезных словах, все чаще несущихся с нашей сцены в разных спектаклях. Хотя отчасти и в них, конечно, тоже. Дело в той чуме, которая поразила не одного Могучего, а многих отечественных театральных режиссеров. Имя ей – концептуальный театр. Это они так его называют, наши нынешние постановщики. По-моему, просто подменяют словами отсутствие таланта.
Я видел когда-то спектакль Немировича-Данченко «Три сестры». И какой это был гениальный спектакль! Говоря современным языком, тоже концептуальный, так как в основе его были любовь и сострадание к людям, заложенные в самой пьесе Чехова. На сцене действовали живые люди, с которыми хотелось общаться, за которых переживал, – а не артисты играющие. А что сейчас? Берется некая пьеса, иной раз постановщики пишут её сами на основе, как теперь говорится, произведения известного драматурга, и ставится нечто, призванное поведать миру о самом режиссере, его, якобы гениальных прозрениях.
– Вспоминается известная фраза короля Франции Людовика Х1V «Государство – это я». Отечественные «концептуалисты», видимо, считают театр местом личного самовыражения.
– Вот и я об этом. Если русский театр, требующий по словам Станиславского от актера на сцене правды чувств и истинных страстей, то сейчас актер всего лишь пешка в замыслах режиссера. Так, во всяком случае, во многих театрах Москвы и Петербурга. Я недавно посмотрел постановку МХТ под названием «Карамазовы» – работа модного нынче Константина Богомолова. Впечатление гадкое. Не знаю, чего хотел он добиться, но в одном он точно преуспел: в рождении неприязни к русской литературе. Ведь в основе постановки – роман Достоевского «Братья Карамазовы». Мне говорят: это мысли этого самого режиссера Богомолова о романе «Братья Карамазовы». А зачем мне они – взамен гениальных мыслей самого Достоевского? И в его романе, насколько я помню, в отличие от спектакля, не было сцен совокупления геев. Я ходил с дочкой и не знал, куда деваться. Хотя не считаю себя ханжой…
– Говорят, время меняется, а с ним и подход к драматургии, театру…
– Так говорят те, кто не способен к театральной режиссуре. Кто идет в театр, чтобы провоцировать зрителя на злобу и ненависть, а не на любовь, дружбу, общение. Для кого любовь – это секс и только, а жизнь – бессмысленна.
– Приходилось также слышать о том, что «вся Европа сейчас так ставит», надо, мол, учиться у неё.
– Вот! Станиславский, Вивьен, Эфрос, Любимов, Товстоногов были кумирами многих поколений европейцев. А теперь нам наши новоявленные постановщики говорят, что этот театр себя изжил и надо его разрушить!..
– Возвращаясь к БДТ. Вы говорили обо всем этом с Андреем Могучим?
– Нам, актерам, сложно с ним о чем-либо говорить. Он поставил себя несколько изолировано от труппы. А худсоветов у нас теперь нет, за три года не собирался ни разу. Во времена Георгия Товстоногова мы имели возможность высказать на худсовете своё видение того или иного спектакля, пьесы, принимаемой к работе, вообще обо всем, что происходит в театре. Георгий Александрович всегда внимательно нас слушал. Случалось, спорил, доказывал свое. Но обязательно учитывал и мнение артистов, худсовета в целом.