Он сам часть отечественной истории. При Сталине держал язык за зубами, при Брежневе стал диссидентом, а при Горбачеве — членом ЦК КПСС. Такие вот виражи в судьбе! Ельцинская эпоха вновь обернулась для него безвременьем, зато теперь... Впрочем, пусть читатель из первых уст узнает, что думает Рой Александрович о днях сегодняшних и о том, что к ним привело.
Я пожил в разных эпохах. О каждой из них написал не одну книгу. Несколько посвящены Сталину, три — Хрущеву и его правлению. По одной книге «досталось» Брежневу и Ельцину, не остался без внимания Андропов, а ко времени Горбачева я обращался три раза. Много писал о Путине. И никуда не деться от сравнений...
Эпоха Сталина запомнилась страхом. Не только в войну, когда все страдали, но и в мирное время каждый шаг требовал осторожности. Я был комсомольским активистом, участвовал в общественной работе, стал кандидатом наук, начал педагогическую карьеру. Но ни на минуту не забывал, что мой отец репрессирован, погиб в заключении. Арестовали и некоторых моих друзей, один попал в тюрьму еще студентом и провел в лагерях восемь лет. Было опасно рассказать анекдот или просто поделиться мыслью — твои слова могли вывернуть как угодно.
Во времена Хрущева оголтелого страха уже не было. Его начинания сперва показались мне интересными, но через несколько лет стал очевиден чудовищный авантюризм его реформ. Коснулись они и образования — я тогда работал в школе. То нам устанавливали 11-летнее обучение, то сокращали, то вводили трудовую подготовку, то отменяли. Нечто подобное творилось в разных сферах жизни. Было тревожно за страну, никто толком не мог понять, куда движемся, к чему придем. Уж не говорю про Карибский кризис, когда мир очутился на грани ядерной войны.
Годы при Брежневе прошли спокойно и для страны и, как ни удивительно, для меня самого — хотя как раз тогда я стал диссидентом. Но это произошло, можно сказать, естественно. Я писал книгу о Сталине, во времена Хрущева это поощрялось: мне давали материал, я чувствовал поддержку старых большевиков и многих работников аппарата ЦК. Но Брежнев начал восхвалять Сталина, что никак не согласовалось с моими убеждениями. Мои книги издавались почти в 20 странах, эти публикации дважды обсуждались на политбюро: Интересное время! Я понимал, что меня могут арестовать в любую минуту, но страха не было: я совершил свой выбор сознательно.
Андропов мне был очень интересен. Я лично знал и его, и помощников. Знал и о том, что он два раза отклонял предложение о моем аресте. Короткое и бесцветное правление Черненко позвольте пропустить. Во время Горбачева моя деятельность перестала быть подпольной. Я выступал в разных аудиториях, был выдвинут в Верховный Совет и даже включен в 1988 году в группу советских интеллигентов, встретиться с которыми пожелал Рональд Рейган. Много раз общался с Горбачевым, он спрашивал у меня советов, я давал их письменно. Но во мне вновь поселилась тревога за страну: я видел, что с гласностью все в порядке, но государство движется в тупик. Положение ухудшалось, оскудевали и провинция, и Москва.
Со мной консультировался глава КГБ Владимир Крючков: «Что делать? Горбачев ведет дело так, что мы погибнем!» А помощник Горбачева по военным делам маршал Ахромеев пригласил меня и с горечью сказал: «Что Горбачев делает с армией, она же разрушается! За два месяца он не встретился ни с одним маршалом или генералом. И меня ни разу ни о чем не спросил».
Это было время недоумения. К Михаилу Сергеевичу я относился хорошо, но многие его поступки мне были непонятны. Шесть лет я жил в ощущении надвигающейся катастрофы, а на седьмой год она грянула — СССР распался.
Страшным и даже, быть может, худшим, чем сталинское, стало для меня время Ельцина. Всем правил криминал. Жил я за городом, в свой дом в Одинцовском районе входил с пистолетом в одной руке и с газовым баллончиком в другой. Кругом хозяйничали бандиты — могли ограбить или убить. В мой дом два раза забирались. Было понятно: в случае чего тебя никто не защитит. В 1992-1993-х магазины стояли пустыми, разрушалась экономика.
Ко мне, депутату, приезжали отчаявшиеся люди. Помню, приехала главный инженер электростанции из Киргизии. Строила ее вся страна, после распада СССР эта женщина вместе с тысячами русских людей осталась без работы и средств к существованию. А что я мог ей сказать? Директор расположенного неподалеку животноводческого совхоза пришел ко мне: «Люди уходят, семена пропадают». Таких примеров — тьма. Россия находилась на грани распада.
Время Путина считаю самым спокойным в моей жизни. Наш поселок живет мирно, полиция ведет себя уверенно. Материальное положение вполне сносное, я работаю, пишу и издаюсь. Дважды встречался с самим Путиным, каждый раз после беседы он спрашивал: «Чем мы можем вам помочь?» И выполнял обещания. Чего никогда не было с Горбачевым. Никто больше из лидеров страны обо мне лично не заботился. Я и дожил до 95 лет во многом потому, что Путин прикрепил меня к кремлевской системе здравоохранения. Очень это ценю.
В Театре Наций идет спектакль «Горбачев». Михаила Сергеевича играет Евгений Миронов, а Раису Максимовну — Чулпан Хаматова. Я не смотрел постановку, но много о ней читал. С Раисой Максимовной мы тоже неоднократно общались, она просила, чтобы я внушил Горбачеву какие-то идеи. Очень хотела отговорить его от участия в президентских выборах 1996 года. Попросила заглянуть к ней: «Рой Александрович, Горбачев ваши советы иногда слушает. Внушите ему, что ничего, кроме позора, из этой затеи не выйдет!» Мне тоже было непонятно, зачем Михаилу Сергеевичу это нужно. Попробовал с ним поговорить, но он сразу меня прервал: «Не надо. Я это решаю сам». И, конечно, провалился, получив меньше полпроцента голосов. И это было очень стыдно.
Михаил Сергеевич со студенческих лет очень любил Раису Максимовну. Даже со стороны было видно, как он ей предан. В их квартире висел огромный ковер с ее портретом: И, в общем, он ее слушался — что, увы, шло во вред его репутации. Честно скажу: мы, депутаты Верховного Совета СССР, ее не любили. Слишком часто в ситуации, когда надо принять решение, Горбачев говорил: «Я вам отвечу завтра». Ему надо было посоветоваться — не с помощниками, не с главой правительства, а с Раисой Максимовной. Она вмешивалась во все дела. Помощники Горбачева страдали: она просматривала его доклады, делала замечания, порой поразительно глупые, но их надо было учитывать.
Ничего подобного наша политическая жизнь раньше не знала — жены Хрущева, Брежнева, тем более Сталина в работу мужей не вмешивались. Да и жены американских лидеров этого не делают. А Раиса Максимовна могла позвонить министру культуры и сказать: такую-то пьесу надо ставить, а такую-то нет. И приходилось слушаться, иначе позвонит Горбачев с теми же указаниями, да еще отчитает.
Что будет дальше? Мне трудно загадывать — слишком короткий отрезок времени охватывает мой взгляд. Одно знаю точно: будет другая эпоха, но о ней вам пусть расскажут другие люди.
