Жуткий, паркий, клубящийся отовсюду подступающей грозой день, когда женщины поголовно на грани
Жуткий, паркий, клубящийся отовсюду подступающей грозой день, когда женщины поголовно на грани истерики, а мужчины пьют пиво и легко срываются в драку. Липкота чувствуется в воздухе и из-под волос течет пот. В такой день мы с дочерью садились в электричку от Переделкино до Москвы. Не успели мы сесть в вагон, как к нам в "купе" подсела жуткая компания: парень с ротвейлером без ошейника и двое в татуировках. Впрочем, в первые три секунды ничего такого не происходило.
Потом парень с собакой позвал ее:
- Марта, Марта...
Собака не отреагировала.
- Че это она у тебя на кличку не откликается? - тут же спросил один из татуированных, и я заметил, что он уже хлебанул пивка выше крыши. - Украл, что ли?
- Почему украл? - отреагировал парень, которого, как я предполагал, защищали стальные челюсти. - Моя собака.
- Мы давно за тобой следим, сказал второй в tatoo, - ни хрена она тебя не слушается. - И на кличку не отзывается. Точно украл.
Я почувствовал комок, сгущающийся в животе, и мигом перекинул дочь на соседнюю скамейку к какому-то дедку-фронтовику.
- Ну и че она тебя не слушается? - наседал первый татуированный.
- Марта, - сказал хозяин ротвейлера, - Марта, Марта, хороший пес.
Я понял, что сейчас начнется что-то невообразимое и стальные челюсти верной Марты искромсают меня вместе с татуированными, как мясорубка, превратив в фарш ноги, живот и слабо сопротивляющиеся руки.
- Не, не слушается, - вцепился, как клещ, в чувака первый татуированный. - Ты - вор!
- Я? Да пошел ты...! - воскликнул хозяин ротвейлера.
- Кто пошел?! Пошел сам! - и в момент, когда мы отъехали от Переделкино едва ли на двадцать три секунды, раздался первый удар по роже. Первый татуированный нанес его хозяину ротвейлера.
- Фас, Марта, фас! - закричал жуткие слова хозяин, но пес только глубже втиснулся под лавку и затих.
Еще через секунду в моем "купе" творилась сущая бойня.
Татуированные били вора, а тот отбивался от них, одновременно пытаясь привлечь к искромсанию врагов украденного, как следовало признать, пса.
Я перепрыгнул к дочери, поближе к деду, который еще хранил в душе военную бравость и пытался остановить безобразие. Правда, тщетно. До самого Солнцева кубло избивающих друг друга тел носилось взад и вперед по вагону, пока наконец вор собаки не был зажат в тамбуре и внутренне, видимо, приготовился уже к концу, получая справа и слева удары от пьяных людей ногами и кулаками.
Но он не знал, что явится нежданный избавитель.
Ибо на станции Солнечная, ожидая поезда, томился в душераздирающей жажде насилия некий коротко стриженный, но элегантный атлет. Разумеется, он тоже не был трезв. Но когда двери тамбура раскрылись и прочие пассажиры увидели там устрашающую картину драки, наш герой просто зарычал от радости. Он кинулся в драку, как в морскую волну, как в пену прибоя, и двумя-тремя ударами сумел разметать и дерущихся и вообще всех, присутствующих в тамбуре. Далее он погнал татуированных по вагону, поскольку вор, отделавшись полудюжиной синяков, успел выскочить на платформу, что сделала (правда, из другого выхода) и украденная им собака, проявив тем самый рассудительный и незлобивый нрав. Гоня преследуемых по вагону, герой крушил подряд все головы, каковые попадались на его пути и подстегивал свое шествие буйным кличем. Я был убежден, что следующая очередь - моя, и закрыл дочь руками.
- Молодой человек, прекратите безобразие! - вдруг грозно прозвучал голос соседнего фронтового деда - и вдруг все стихло.
Татуированные исчезли.
Вор и его собака убежали.
Герой исчерпал запас бравурных сил и спокойно уселся отдыхать на скамейку.
Я погладил дочь по голове. Нас миновал какой-то страшный тайфун.
Представляю, что этот герой сделал бы, вернувшись домой, к семье, если б ему не удалось "разрядиться" в вагоне. На устах олимпийца играла блаженная улыбка.