Неизданные фрагменты из дневника великого русского композитора Георгия Свиридова
16 декабря исполнится 100 лет со дня автора бессмертной «Метели» и других замечательных произведений, вошедших в сокровищницу русской музыки. Но Свиридов был еще и свидетелем эпохальных событий, и глубоким, беспощадным мыслителем. Опубликованные в 2002 году в книге «Музыка как судьба» резкие, бескомпромиссные дневниковые записи композитора произвели сенсацию. Но, оказывается, далеко не все из тех тетрадей опубликовано.
По просьбе «Труда» наследник композитора Александр Белоненко впервые предоставляет нашим читателям фрагменты свиридовского дневника, никогда прежде не публиковавшиеся.
Свиридов прожил жизнь, в которой было много любви публики, самого искреннего и заслуженного обожания. Но выпало ему с избытком и тычков недоброжелателей, и подножек менее талантливых, но ловких коллег. Печально знаменитое постановление 1948 года ударило по нему сильнее, чем по главным, как считается, страдальцам – Прокофьеву и Шостаковичу. Тем продолжали заказывать сочинения, давать Сталинские премии, а Свиридов голодал и глушил горе исконно русским способом...
К концу жизни Георгию Васильевичу довелось увидеть унижение того, что было для него главным вдохновением и смыслом жизни – русской культуры и цивилизации. Высказать накипевшее было в большинстве случаев некому и негде. Так родились эти дневниковые записи. Горькие, хлесткие, не всегда объективные. Но если б мы брали у великих художников только то, что полностью объективно, мы бы остались без этих великих художников.
– Написал я эту музыку в 1965 году. Кинорежиссер Михаил Абрамович Швейцер, с которым я познакомился за несколько лет до того на фильме «Воскресение» по Л. Толстому, решил ставить фильм по Катаеву («Время, вперед!». – «Труд»). Особой поэзии в романе, сказать по правде, я не обнаружил, это хроника строительства. Однако появилась мысль вначале у М.А. Швейцера дать ряд документальных кадров для того, чтобы как-то помочь зрителю перенестись в атмосферу начала 30-х... Годы ломки «старого», «застойного», обветшавшего, умершего, то, что называлось крылатым словом гениального Сергея Есенина «Русь уходящая». (Сам же Есенин, этот величайший наряду с Пушкиным русский поэт, устраненный из жизни за пятилетие перед тем, был уже запрещен к упоминанию, прах его заплеван палачами от искусства и литературы типа Бухарина, вполне справедливо уже за одно это награжденного званием врага народа).
В процессе работы Швейцер показал мне кадры мировой кинохроники того времени, очень любопытной. И мне пришла в голову мысль сразу же мелькнувшей в моей голове острой ритмической формулой сделать такую маленькую кинопанораму… В те годы я работал довольно быстро и новую запись музыки, написанную без учета хронометрических мерок, мы сделали тут же. Чтобы не возиться дополнительно с репетициями, партию солирующего рояля я играл сам, задавая нужный темп и характер. Швейцер сделал блестящую киноэкспликацию под эту музыку, кадры были весьма разнообразные, и это тогда впечатляло.
Это оказалось в полном смысле слова находкой Швейцера, которую многие киноспециалисты изрядно начали эксплуатировать. Я получил, кажется, даже некоторый почетный диплом по этому поводу, не помню сейчас от какой организации. Под сочиненную мной музыку дополнительно без моего разрешения и без какой-либо оплаты было поставлено несколько картин. Одна из них удостоилась (как произведение киноискусства, разумеется) почетного приза где-то за рубежом. И вообще жизнь этой музыки была очень насыщена, да и теперь ее используют часто. За все это я, автор, придумавший и сочинивший эти звуки, нашедший их комбинацию, мелодии, гармонии, ритм, оркестровые краски, не получил от радио и TV ломаного гроша.
В 1968-м (кажется) открылась на TV программа «Время», и моя музыка, первые 18 тактов, начинали новую передачу. Разумеется, я об этом не подозревал, ибо никогда не был особым любителем TV, а с 1971 г. вывел из употребления эту разновидность узнавания жизни... Мысль включить мою пьесу в передачу «Время» принадлежала А.А. Золотову, талантливому художественному критику, который работал тогда в Гостелерадио, где сделал ряд блестящих передач в студии «Экран», за которые получил звание лауреата Госпремии РСФСР. У нас стало моветонным говорить о наградах и разных поощрениях – орденах, почетных и научных званиях и т. д. Считается, что решительно все они получены по блату... Разумеется, это уравняло всех, и теперь уже ничего не значащие люди, заседающие в собраниях разной высоты, пользующиеся различными видами депутатской или иной неприкосновенности, более ценимы, чем, например, наш писатель Виктор Астафьев, Михаил Аникушин, украсивший Ленинград великолепнейшим памятником Пушкину...
Астафьев, Аникушин, Вяч. Мих. Клыков… Жизнь не имела бы для меня никакой цены, если бы ее не украшали такие герои «застойных» лет, как Абрамов, Шукшин, Виктор Астафьев, Залыгин, Крупин, Белов, Распутин, Рубцов, Куняев, Кугультинов, Карим, Гамзатов, мой друг К.Ш. Кулиев, Б. Чайковский, Вал. Гаврилин, Р. Леденев, Светланов, Ведерников, Архипова, Образцова, Нестеренко, Чернушенко, Минин, Вл. Чернов…
Одному из истинных героев застоя как раз не нравилась моя музыка «Время, вперед!». Он отзывался так: «какая-то она тревожная... такое впечатление, что война началась». Мне передали просьбу (это было в конце 1971 г.), чтобы я эту музыку «сделал потише», иначе ее придется снять. Я понимал, что ему (Сергею Лапину, председателю Гостелерадио. – «Труд») была высказана просьба, которая имела силу ультиматума. Никаких к Лапину дурных чувств не испытывал, а если сказать откровенно, вообще не придавал этому вопросу большого значения. В жизни моей, как и в жизни и моего поколения, и старшего, было очень много неприятных, обидных, подчас несправедливых оценок, злобных выпадов, запретов, изъятий. Это было хорошей школой терпения и выдержки.
Через несколько лет руководство TV снова вернулось к моей музыке, а я знаю, что зрители выражали в письмах на адрес TV пожелания вернуться к моей заставке. Так или иначе, музыка «Время, вперед!» еще несколько лет открывала передачу, под конец от нее остался жалкий огрызок. И вот теперь ее снова заменили на другую.
Ни в каких этих манипуляциях со звуками я, разумеется, не принимал участия и даже не знал об этом, ибо совсем не смотрел TV и даже не имею дома этого аппарата. Но я рад тому, что музыка моя была участником общей жизни нашей страны. Не из честолюбия и жажды популярности говорю это. Да здесь ведь и нет, собственно, присутствия музыки целиком и творческого удовлетворения музыканта, который видит и понимает силу искусства, вызванного его творческим воображением. Здесь лишь некоторый знак его присутствия в жизни. Но все проходит – «Время идет, летит вперед!». Проходим и мы.
Прошедшие 70 лет однозначно политы нечистотами... Молодым людям, которые не знают еще ничего, другие, более старшие, которые хотят воспитать их в уважении себе и своему понятию о жизни и сделать их послушными, говорят: этого времени как бы и не существует. Это, разумеется, смешно и нелепо для людей моего поколения, чья жизнь вместилась в эту громоносную вспышку ХХ века перед концом тысячелетия. Вспышку, которая началась 1-й мировой войной, где столкнулись величайшие силы славянства и германизма, и закончилась крахом России, Австро-Венгрии и Германии, Гражданской войной. Мир не знал подобной «патетической» эпохи, хотя история Греции и Рима была полна противоречий, борьбы и гигантских порывов. Никак нельзя счесть Революцию только результатом заговора и сговора. И хотя заговоры и сговоры были, но прежде всего, главнее всего был порыв. «Elan» – есть такая пьеса для рояля у безумного гения Роберта Шумана. Так вот, этот Порыв, «Elan», может объять не только сердце поэта, но и сердце народа.
Ритмом века, а вернее сказать, даже двух последних веков был Марш. Этот «марш» бунтующих толп, вышедших на городские улицы Парижа, услышал Бетховен и ввел его в свои симфонии. Он услышал и маршевый ритм революционных похорон и нашел и для него свое место, рядом с Маршем бунтов и сражений. Военная труба вошла в симфоническую музыку не как гармоническая нота в аккорде, а как мелодический знак. Ее не было в музыке Мендельсона и Брамса… и еще кого? Но она зазвучала в Риенци и «Золотом кольце» Вагнера. В марше-скерцо из Шестой симфонии Чайковского, в балете «Щелкунчик» с его чудовищным царством грядущих серых мышей, их королем и его серой супругой Мышильдой, прообразом серого и рабского буржуазного мира и его обитателей. Способных пожирать все, но не способных создать великое. Эти люди способны многое производить, но не способны создавать великие ценности.
У писателей особый глаз, цепкое зрение и умение найти точное, объемное слово – яркую характеристику человека или события. Вл. Ник. Крупин на вопрос об одном нашем знакомом (я знаю его давно), ответил коротко: «Вертлявый человек». Удивительная деталь, и внешняя, и существенная...
Великая картина Гелия Коржева (речь о картине «Беседа» 1985 года. – «Труд»). На паперти православного храма стоит громадного роста нищий слепец, а рядом с ним в выжидательной позе, заложив руки в карманы бойкий, энергичный человечек в кепочке и галстуке горошком. Что ему делать с этим гигантским слепцом, находящимся в его власти?.. Это картина-Эпоха, символ нашей русской жизни. А Русский человек? Он слеп, как слепец на полотне Гелия Коржева. Его кумиры – Ельцин, Высоцкий… И нет никакой надежды, что он прозреет. Болезнь его тяжела. Хозяин его, маленький юркий человечек, вовсе не собирается никого лечить, он хочет лишь приспособить слепца для перекройки людского сознания, перестройки жизни, которая ведется уже три четверти века. Перестроены города: посмотрите издалека, с дороги, на Москву, на профиль ее зданий… Это же крематории, бесконечный ряд цементно-бетонных ящиков, совершенно нелепых, чужих на фоне окружающих Москву лесов – малая часть из них уцелела, полей, покрытых нивами, разноцветных лугов… Подобные дома были бы естественны разве что где-либо в пустыне. «Россия тонет в дереве», – писал когда-то Владимир Соловьев, русский философ, которого никто почти не знает…
Зато все знают имена Энгельса, Маркса, Ленина, Бухарина и современных их наследников… Смиренный Слепец, он способен лишь идти за кем-либо, за очередными Лжецами, одуренный дьявольской мощью пропаганды.
***
Люди, воспитанные в психологии «хозяев» страны и коренных народов ее населяющих, владеют всем – печатью, радио, TV, они направляют людские умы, уже отупевшие от обилия пустых слов, ложных мыслей, фальшивых доктрин… Русский человек не может ничего понять из того, что творится. Ему твердят, что он свободен, на его глазах ругают партийных вождей (но не всех, есть и избранные), но нельзя сказать ничего худого, бросить даже тень подозрения на физика-атомщика Сахарова, изобретателя водородной бомбы, одного из величайших убийц на свете, бериевского холуя, который всю жизнь напрягал свой ум в интересах человекоубийства, работал в области повышения убойной силы разного оружия. Теперь этот изверг человеческого рода заявляется как совесть России… Да и сам он производит (я его видел пару раз) совершенно шизоидное впечатление.
А фанаберия?! Когда ему (по занятости) отказывает в приеме его в некотором роде оппонент, ссылаясь на предстоящий визит к канцлеру Колю, он кричит в телефон: «Я сейчас же позвоню Колю! Он не будет с вами разговаривать!». Какое, однако, сознание своей «боннэровской» силы. И в руках этих страшных в своей организованности и власти людишек весь мир. Что тут Сталин! Эта власть почище, пострашнее. Безумная власть денег не менее страшна.
***
Неспособность, ненужность ценного, великого, отрицание великого, сказывается прежде всего в отрицании Бога.
Разговоры о «пролетарской» Революции всегда казались мне обманом, но сам стихийный порыв был способен увлекать.
Великие поэты России Блок и Есенин сами пошли навстречу новой власти и первыми же были уничтожены... Они сочиняли свои надрывающие душу песни, а в это время щедро субсидировавшиеся деловые люди, организованные в военизированную политическую партию, прибрали Россию к рукам, закабалили ее народы, и прежде всего русский народ, используя его доверчивость в своих интересах, как пушечное мясо, как рабочий скот. Они же и убили ее поэтов.
***
Лихачев. Начитанный, образованный, педантичный человек, старательно собравший знания. Но без искры Божьей: нет своих серьезных мыслей. Достиг высоких званий и наград, но как-то конъюнктурно, скоропалительно, сразу. Весьма высокомерный, не признающий апелляций. Все это люди, раненые деспотизмом. Они тоже его порождение, как и Хренниковы, Лысенко, Бухарины (тоже ведь был липовый академик).
***
Вчера поздно вечером радиостанция «Свобода» передает интервью с режиссером из Львова, который жалуется на реакционные власти города, запретившие ему показывать новый спектакль. Пьеса написана драматургом-авангардистом из Москвы. Главное в пьесе, как говорит режиссер, язык, подобного которому он не встречал еще в русской литературе. «Но это не площадная ругань, а просто вульгаризмы: например г…но, ж…а, б…дь и т. д.». И видите ли, злобные «противники перестройки» не разрешили играть спектакль ни в театре, ни на детских утренниках. Все это говорится совершенно серьезным тоном. Зло сеется над миром из гигантской, циклопической сеялки. Это уже не отбросы, а какие-то гнилостные черви, покрывающие всю бывшую русскую землю и всех ее обитателей. Это принесли нам «руководители перестройки». Зачем? Какую цель они преследуют? Надо бы задать им этот вопрос.
Июль 1990 г.