Ради этого пришлось преодолеть немало препятствий, но оно того стоило
Режиссер Тимофей Кулябин и новосибирский театр «Красный факел» привезли в Москву спектакль «Три сестры». Вместе со столичной публикой корреспондент «Труда» вынес из этого вечера в Центре Мейерхольда убеждение, что молодой постановщик – отнюдь не вульгарный искатель скандалов, но художник, способный заставить хрестоматийное произведение звучать по-новому.
А ведь и вправду «Сестры» могли не доехать до столицы: пригласивший их фестиваль «Территория» буквально за месяц до своего начала лишился крупной суммы в одном из лопнувших банков, и только сплоченность истинных единомышленников ("Альфа-банка" и других меценатов) помогла в последний момент найти необходимые средства. Это добавило ажиотажа к ожиданиям публики, уже полгода питаемым «тангейзеровским» скандалом в Новосибирской опере (напомним, тогда спектакль Тимофея Кулябина «Тангейзер» был снят с репертуара по иску так называемых православных активистов, заподозривших в нем оскорбление святынь).
Чтение буклета постановки не развеяло скепсиса: режиссер сообщает, что превратил героев чеховской пьесы в глухонемых. Зачем? Оказывается, у Кулябина «давно была идея… каким-то образом исключить звучащее слово из восприятия зрителя… сделать спектакль на жестовом языке».
Ну-ну. Первые сцены спектакля, кажется, подтвердили худшие опасения. Ладно, перед нами не тот уютный провинциальный дом Прозоровых, который привыкла видеть публика традиционных постановок, а схематично разделенное на зоны общее пространство лишь со слегка намеченными деталями: вот окно, вот дверь, вот шкаф… Ладно, герои одеты в джинсы, смотрят современные видеоклипы и памятные моменты запечатлевают на сэлфи – такое нынче тоже не назовешь революцией. Но постоянно слушать невнятное мычание персонажей, путаясь глазами в мельтешении их рук и мелькании текста на табло, и осознавать, что это ждет тебя на протяжении всех четырех часов представления, – такое мало вдохновляет.
Если честно, в течение первых двух действий скорее преобладали негативные ощущения. Хотя профессиональный опыт подсказывал: по части нельзя судить о целом.
Перелом произошел в третьем действии (знаю, для кого-то он наступил раньше, для кого-то, видимо, вовсе не случился – финал я досматривал на освободившемся более удобном, чем мое боковое, центральном месте). Напомню: это городской пожар. Прозоровы не погорели, но в их и без того не слишком мирный дом переселяется множество народу. Тревожная темнота, прерываемая иногда вспышками даваемого на пару минут света (так могло бы быть в Великую Отечественную войну или при нынешних стихийных бедствиях); действие, «перебегающее» то в уголок Ирины с Тузенбахом, то к Маше с Кулыгиным, то к вечно озабоченной своим барахлом и косметикой Наташе, то к входной двери с постоянно прибывающим беспокойным людом; наконец, непрекращающийся, иногда усиливающийся до чудовищной кульминации стон пьяного доктора Чебутыкина – все это создает ощущение какого-то громадного, космического катаклизма.
Ну а финальный акт – просто огромная удача в жанре пластической драмы. Прощающиеся с сестрами военные, сами сестры, которых объединила разверзнувшаяся перед ними пустота – это ожившие скульптурные группы, а последнее «трио» сестер, где отчаяние нельзя отделить от истерической надежды, могло бы украсить и какой-нибудь спектакль современного танца.
Так вот, похоже, для чего понадобилось Кулябину выводить звучащее слово за скобки – чтобы обнажить эмоциональную, человеческую суть драмы, которую мы во внешнем знании расхожих мест текста («В Москву, в Москву…» и пр.) упускаем. Чтобы убрать патину иронии к этим героиням, перестать воспринимать их рупорами с юности знакомых реплик, а увидеть в них живых существ и пробудить сочувствие к их судорожным, почти животным попыткам выбраться из трясины.
Вновь обращаясь к буклету, нахожу в нем подтверждение догадки. Уже пробные фрагменты убедили режиссера: жесты столь выразительны, что текст при полной тишине начинает как бы звучать в голове зрителя. «В этом была некая магия: непроизнесенные слова становились не менее, а более значимыми… Появились субтитры – и эффект только усилился, текст Чехова превратился в одного из героев спектакля, вообще говоря, в главного героя».
Отдавая дань Кулябину как автору идеи, отметим и других создателей постановки. Например, художника Олега Головко, чьи костюмы, особенно в финале, стильны до степени скульптурности.
И конечно актеров – например, Андрея Черных, чей Чебутыкин из раздолбаистого увальня постепенно превращается в трагический символ человеческой деградации. Сестры же блистательны все. Каждая проживает за эти четыре действия огромную жизнь: Ольга (Ирина Кривонос) – от заботливого старшинства в семье до показного пафоса в директорстве; Маша (Дарья Емельянова) – от сумрачной резкости к оцепенелой обреченности; Ирина (Линда Ахмедзянова) – от щенячьей веселости до леденящего сознания неосуществимости любви. Не удивлюсь, если после этих гастролей красавицу Линду или сумасшедшее пластичную Дарью попытаются «похитить» кинорежиссеры или руководители других театров.
Впрочем, даже если такие попытки будут, думаю, актеры сумеют и сохранить верность родному коллективу. «Красный факел» – яркий пример ансамблевого театра, где все – на высоком профессиональном уровне, и каждый работает прежде всего не на свою славу, а на спектакль.
Кстати, подтверждением силы этого ансамбля стал инцидент на втором, субботнем представлении «Сестер». Посреди финала вдруг в скупую, очень выверенную звуковую партитуру (те самые стоны Чебутыкина, или ритмическое постукивание его клюки вместо знаменитого припева «Тарарабумбия, сижу на тумбе я») вторгся противный механический голос под мерзкий музыкальный джингл: «Всем срочно покинуть помещение». Сперва подумалось: чем современная режиссура не шутит. Но актеры прекратили играть, а голос все не умолкал – и люди с плохо скрываемой тревогой (но, к их чести, без всякой паники) потянулись к выходу. Корреспондент «Труда» (уж не знаю, плюс это или минус) оказался в самых медлительных и не успел даже толком отойти от своего места, как поступил отбой тревоги. Выяснилось: в Центре Мейерхольда такое происходит постоянно, пожарная сигнализация не отрегулирована и срабатывает на совсем уж нано-количества дыма – а по сюжету сцена задымлена, пусть и бутафорски.
Больше всего в эти секунды сочувствовалось актерам: как, получив в кульминационный момент такой удар под дых, сохранить нерв и переживание? Сохранили! Выстроились в исходную композицию – и доиграли на мощном эмоциональном крещендо.
Тем, кто имеет мужество работать в театральном Новосибирске, да к тому же с Тимофеем Кулябиным, и куда более крутые встряски не страшны.