Традиционный обзор книжного рынка от «Труда»
Время не вернешь и не удержишь. Но мы пытаемся. Как и каждый из трех героев этих книг хотел запечатлеть мгновения быстротекущего времени в картинах, музыке, стихах и дневниковых записях.
Если этот текст не гениальная мистификация, то лавры уникального историко-литературного документа, сохранившего дыхание и запахи 60-х, ему обеспечены. Обнаружил рукопись художник Кирилл Глущенко. Николай Козаков работал водителем на автобазе в Горьковской области, ездил по просторам СССР от Украины до Казахстана, записывая в дневник любые житейские подробности — от погоды за окном до выпитого вечером. Родился он в Ленинграде, учился в МГУ, жил со вкусом: слушал оперы по радио, о чем свидетельствуют комментарии типа: «Это не бельканто, а жуть!», и много читал. Буквально каждая страница пестрит цитатами из классиков, журналов «Знание — сила» и «Наука и жизнь». В магазинах тогда кроме «вечной селедки» особо купить было нечего, даже сливочное масло по талонам, зато, наведываясь в Москву, автор жуировал с друзьями в «Метрополе» и «Пекине» — прейскурант прилагается. Исповедальный тон, совмещение «высокого» и «низкого», жалобы, что пьянство с каждым днем доставляет больше горечи, чем удовольствия, напоминают ерофеевскую поэму «Москва — Петушки», появившуюся гораздо позже. Ностальгии по 60-м в дневниках нет, но грусть по минувшему они навевают.
Еще в 1929-м Марина Цветаева в своем эссе о Гончаровой полемизировала с утверждавшими: биография художницы скучна. Интерес лишь в том, что она — внучатая племянница жены Пушкина. У нас и на Западе, куда Гончарова уехала после революции, о ней написано немало, но это первая столь подробная и детальная книга без искусствоведческих амбиций. Полушин более четырех лет провел в отделе рукописей Третьяковки, где хранится парижский гончаровский архив. Нашел неизвестные стихи. «Я нищая, конечно, и я царица. / Имя мое говорится там, где я никогда не была». И впрямь, ее живопись сегодня в крупнейших музеях мира, и на аукционах ценится очень дорого. При жизни были триумфы и эпатажные акции, бесславие и головокружительный успех. Восстановив жизнь «царицы русского авангарда» едва ли не по дням, автор доказывает, что она любопытна не менее ее творчества. Впервые публикуются репродукции работ из частных коллекций.
Автор называет свой труд коротким, но важным предисловием к жизни и творчеству Кейджа (1912-1992). Невозможно уложить в рамки биографического очерка талант композитора, художника, писателя и одной из ключевых фигур, изменивших представление о музыке, театре и вообще прекрасном в ХХ веке. В быту он тоже был оригиналом, гурманом и поваром, специалистом по грибам, которые собирал, готовил и серьезно исследовал, вступив даже в грибное сообщество. Это хобби занимало важное место в его жизненном распорядке. В прорастании гриба и рождении новой музыки он проводил параллели. Позже эту тему продолжил ленинградский авангардист Сергей Курехин, чья группа «Поп-механика» во многом повторяла «музицирк» Кейджа, когда музыканты могли на концертах играть, что хотели. Для Хаскинса его герой соперничает с самыми значительными композиторами века. «Когда я услышал музыку Кейджа первый раз, мой разум оцепенел. Я был на грани потери сознания», — пишет Хаскинс. О сложном у Кейджа: влиянии дзен-буддизма, о том, что значила для автора легендарной пьесы «4’33» тишина, он рассказывает просто и легко. Как по нотам. Будто играет музыку своего обожаемого кумира.