Знаменитый режиссер на фоне своей неожиданной выставки «Жизнь со скоростью 1/100 секунды»
На только что завершившемся фестивале «Дух огня» в Ханты-Мансийске одним из интереснейших событий стал вернисаж известного кинорежиссера, народного артиста России Сергея Соловьева. Он представил более 100 авторских фотографий, искусно разбавленных живописными портретами XVIII-XIX веков из своего личного собрания. Получилась уникальная, ни на что не похожая выставка, о которой обозревателю «Труда» захотелось поговорить с автором.
Сергей Александрович, как я понимаю, это ваша первая большая персональная фотовыставка. А снимаете вы с...
— С 1954 года, когда родители подарили мне фотоаппарат «Любитель», а потом «Смену». Тогда же они популярно объяснили мне, что если я хочу, чтобы карточки получались качественными, по крайней мере были в фокусе, то нужно ставить выдержку 1/100 секунды и диафрагму 16. Я так и сделал, нажал затвор — и с этого момента моя жизнь преобразилась. С тех пор и по сегодняшний день мне бесконечно интересно жить. При этом, замечу вам, я снимаю без всякой причины. Это как дышать, говорить, думать.
— Тем не менее при всей непреднамеренности вашего увлечения фотографий набралось аж на целую выставку.
— Это не специально придуманный, а случайно получившийся фотоотчет о моей пестрой жизни. Здесь есть снимки той далекой уже поры, когда я учился во ВГИКе, есть и совсем недавно «остановленные мгновения». Всего на выставке 130 фотографий, причем я их сам напечатал, не пользуясь услугами лаборатории. Но это только третья часть из той большой экспозиции, которую я готовлю для Москвы и Санкт-Петербурга. В столице площадка уже оговорена — это Академия художеств. В Питере пока ведем переговоры с разными залами. Называется экспозиция так: «Жизнь со скоростью 1/100 секунды». В этом названии есть не только технический смысл.
— Но основная ваша профессия — кинорежиссер. Скажите, фотография — это сестра кинематографа? Его мать? В каком родстве находятся эти две музы?
— В таком же родстве, как слово с литературой. Невозможно быть литератором, не понимая красоты слова, красоты русской речи. Точно так же невозможно снимать кино, быть человеком кино, не любя и не ценя фотографию. Ибо кино — это и есть движущаяся фотография. Те самые пресловутые 24 кадра в секунду. При этом фотография — отнюдь не прикладная вещь. Она обладает независимой, самостоятельной красотой и выразительностью. Фотообраз — он всегда самодостаточен и равновелик самому себе.
Меня порой спрашивают: «А что вы хотели выразить этой фотографией?» Да ничего я не хотел выразить. Мне никогда не хотелось, к примеру, запечатлеть великого актера Михаила Ульянова, читающего газету «Правда», хотя такая возможность у меня была. Но мне это было неинтересно. Если бы он, допустим, читал «Таймс», мне это было бы вдвойне неинтересно. Потому что возникла бы некая «концептуальная» фотография. Как будто я чего-то кому-то хотел доказать. На самом деле я ничего своими фотографиями сказать не хотел. Я запомнить хотел. Что был, например, чудесный тихий вечер. Или ясное солнечное утро. Или был такой замечательный период в моей жизни, когда я искал натуру к фильму «Елизавета и Клодиль» (пока не поставленному) и объездил с фотоаппаратом всю Францию, которая открылась мне с неожиданной и волнующей стороны. И мне доверились, открылись люди этой страны, которые остались на отпечатках и в моей памяти. Вот за это я и люблю фотографию.
— У вас есть любимый фотожанр?
— Я все снимаю. У меня вообще-то интересная жизнь. Я с удовольствием фотографировал знаменитых людей — Олега Янковского, Сашу Абдулова, Таню Друбич, Павла Лунгина, Пьера Ришара: Но наравне с ними в моей фототеке есть и снимки людей без особых регалий, которые тем не менее производили на меня неотразимое впечатление. И не всегда своими характерами, но и просто своим обликом, поворотом головы, разворотом плеч, блеском глаз. Имена некоторых людей на моих снимках я уже не помню, но это и неважно — они подарили мне радость общения с ними.
Лет пять подряд я снимал — не удивляйтесь — стены домов по всему миру. Хотел даже книгу издать. Каждая стена обладает своей физиономией, историей, своей памятью — как она ветшала, осыпалась, ремонтировалась. У меня есть потрясающая коллекция каннских стен 1972 года. Сегодня их уже нет, или они совсем другие. А на моих снимках они остались. Эти стены, эти лица, эти пейзажи — мой метод художественного общения с белым светом. Собирая выставку, я думал, что нужно придумать какую-то концепцию, которая объединяла бы столь разные снимки. А потом понял: любая концепция — мура рядом с этим энергетическим потоком живой жизни, которую мне довелось прожить и сохранить на фотографиях.
— А зачем вы соединили свои снимки с живописными портретами прошлых веков?
— Эти портреты — из моей домашней коллекции, которую я давно потихоньку собираю. Я не знаю, кто эти люди на полотнах. Я все думал: вот выйду на пенсию и обязательно постараюсь разузнать их родословную. На пенсию вышел, но так ничего и не узнал. И уже, сказать честно, и узнавать не хочется. И сами авторы тоже, кстати, чаще всего безымянны — в моей коллекции собраны преимущественно работы крепостных художников. Эти живописные портреты, изображающие красивых, благородных людей, висят среди сделанных мною фотопортретов. И естественным образом дополняют их, как бы поясняя, кто мы такие, откуда родом. Такая вот общерусская генетическая память.
— И последнее. На вашей выставке есть фотографии, снятые, что называется, в простоте: нажал кнопку — вылетела птичка. А есть снимки, выполненные в сложной, неизвестной мне технике...
— Каждое человеческое лицо диктует свой способ изображения. Так что разнообразие стилей — это не от желания позабавиться, оно помогает мне правильно вспомнить и воспроизвести личность. Что касается новых технологий, то, не скрою, многие из них я изобрел лично. Чем и горжусь.