Но знаменитая кинодива встретила Паустовского слишком поздно...
Замечательный советский писатель Константин Паустовский мог получить Нобелевскую премию по литературе в 1967 году. Об этом свидетельствуют архивные документы, обнародованные на днях Шведской академией наук. По установившейся традиции их рассекречивают через 50 лет. Из них явствует, что соперниками Паустовского в тот год были Сэмюэл Беккет, Луи Арагон, Альберто Моравиа, Хорхе Луис Борхес, Пабло Неруда, Грэм Грин, Уистен Хью Оден... Премию же в итоге получил гватемальский писатель Мигель Анхель Астуриас — один из классиков мировой литературы ХХ века. К таковым нынче справедливо принадлежит и Паустовский.
Всписок номинантов на Нобелевку в 1967-м Паустовский попал уже во второй раз. Двумя годами ранее он был одним из вероятнейших кандидатов на самую престижную литературную премию мира. Тогда на финишную прямую вышли сразу четверо «наших»: Владимир Набоков, Михаил Шолохов, Анна Ахматова и Константин Паустовский.
По некоторым сведениям, академики всерьез рассматривали идею разделить награду между Шолоховым и Ахматовой, которые олицетворяли как бы два разных крыла советской литературы. Иначе интерпретирует эту коллизию известный немецкий славист Вольфганг Казак. В своей книге «Лексикон ХХ века» он убежденно написал: «Запланированное вручение Нобелевской премии К. Паустовскому в 1965-м не состоялось, так как советские власти начали угрожать Швеции экономическими санкциями. И таким образом вместо него был награжден крупный советский литературный функционер М. Шолохов».
Схожую версию разделяет и литературный секретарь Паустовского Валерий Дружбинский. Он рассказывал, что накануне вручения премии в нескольких европейских странах уже были готовы к выходу однотомники Паустовского в «Нобелевской» серии. Он лично держал в руках сигнальные экземпляры этого издания. Но из-за триумфа Шолохова (на мой скромный взгляд, тоже вполне заслуженного) автор «Романтиков», «Колхиды», «Черного моря», «Золотой розы», близкой к гениальности «Повести о жизни» остался в 1965 году без Нобелевки.
Двумя годами позже шансы Паустовского были уже гораздо меньше — трудно было предположить, что престижную награду с таким небольшим временным интервалом снова дадут советскому писателю. Не исключено, что Паустовского могли, как говорится, поставить в «лист ожидания» (первый наш нобелевский лауреат Иван Бунин получил премию лишь с пятого захода), но летом 1968 года Константина Георгиевича не стало...
Правда, за несколько лет до смерти он все же успел пережить свою «минуту славы». Оказывается, Паустовский был любимым писателем знаменитой кинодивы Марлен Дитрих. Она в свое время прочитала в переводе его рассказ «Телеграмма», и он произвел на нее такое сильное впечатление, что актриса навсегда запомнила имя автора. Позже она прочитала «Повесть о жизни» и, по ее словам, «была опьянена» прозой Паустовского. В своей книге воспоминаний она посвятила русскому писателю отдельную главу. Вот как она описала их встречу, которая состоялась в 1964 году во время ее выступления в ЦДЛ. Паустовский к тому времени был уже тяжело болен.
«По окончании шоу меня попросили остаться на сцене. И вдруг по ступенькам поднялся Паустовский. Я была так потрясена его присутствием, что, будучи не в состоянии вымолвить по-русски ни слова, не нашла иного способа высказать ему свое восхищение, кроме как опуститься перед ним на колени: Он вскоре умер. У меня остались его книги и воспоминания о нем. Он писал романтично, но просто, без прикрас: В своих описаниях он напоминает Гамсуна. Он лучший из тех русских писателей, кого я знаю. Я встретила его слишком поздно».
Паустовский ушел в зените читательской популярности и международной известности. Фотографии с коленопреклоненной кинодивой, целующей русскому писателю руку, обошли весь мир, его книги издавались во многих странах мира. Но вклад Паустовского в отечественную литературу, как мне представляется, был недооценен родным государством. На его писательском пиджаке к моменту ухода не оказалось ни Звезды Героя Социалистического Труда, ни ордена Ленина, ни знака лауреата Госпремии СССР — высших по тем временам наград, которыми были щедро отмечены иные из его собратьев, обладавшие куда более скромными талантами, но умевшие синхронно колебаться вместе с изменчивым курсом партии. Паустовскому эти телодвижения претили.
Он вошел в литературу в конце 1920-х. Пройдя серьезную жизненную школу (служил вожатым и кондуктором на трамвае, участвовал в Первой мировой, работал на металлургических заводах, в рыбацкой артели), он, разумеется, не был лишен общественного, социального темперамента. Поначалу отдал дань модной в 30-е годы производственной теме («Кара-Бугаз»). Но по мере скатывания страны в кошмар тоталитаризма сознательно, как мне кажется, ушел от «злобы дня» в мир лирической, романтической, автобиографической прозы. Стал вдохновенным певцом русской природы («Мещерская сторона», «Повесть о лесах»), знатоком и толкователем русской истории («Северная повесть», «Судьба Шарля Лонсевиля»).
Это не был трусливый эскапизм, это была осознанная попытка сохранить себя, отстоять свою писательскую свободу. Да, Паустовский не был диссидентом, хотя власть и относила его к «попутчикам», да, он не всегда писал горькую правду о времени, в котором ему выпало жить, но в его книгах не найдешь и угодливой лжи. По словам Корнея Чуковского, Паустовский «за всю жизнь не написал ни одной фальшивой или криводушной строки». Среди его героев нет представителей партийной номенклатуры, но с какой любовью писал он «о ремесленниках, пастухах, паромщиках, лесных объездчиках, бакенщиках, сторожах и деревенских детях — своих закадычных друзьях»...
Уже упоминавшийся Валерий Дружбинский вспоминал с некоторой долей изумления: «Удивительно, но Паустовский ухитрился прожить время безумного восхваления Сталина и ни слова не написать о вожде всех времен и народов. Ухитрился не вступить в партию, не подписать ни единого письма или обращения, клеймящего кого-нибудь».
Зато он неизменно заступался за отверженных и гонимых. В этом смысле Паустовский был эталоном порядочности и нравственной цельности. Он активно поддержал роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», над которым сгустились тучи. Он выступал в защиту Юлия Даниэля и Андрея Синявского, Иосифа Бродского, Александра Солженицына. А в 1966 году подписал письмо 25 деятелей культуры генсеку ЦК КПСС Брежневу с требованием положить конец попыткам реабилитировать Сталина.
Уже незадолго до смерти тяжело больной писатель позвонил Косыгину с просьбой не увольнять главного режиссера Театра на Таганке Юрия Любимова: «С вами говорит умирающий Паустовский. Я умоляю вас не губить культурные ценности нашей страны. Если вы снимете Любимова, распадется театр, погибнет большое дело». Приказ об увольнении Любимова тогда подписан не был. Не исключено, эти заботы и тревоги укоротили век самого писателя, который болел астмой и пережил несколько инфарктов. 14 июля 1968 года его сердце остановилось.
Его земное путешествие закончилось в Тарусе, где находится могила писателя. Это место для своего упокоения он выбрал неспроста. «Всю нарядность Неаполитанского залива с его пиршеством красок, — писал он, — я отдам за мокрый от дождя ивовый куст на песчаном берегу Оки или за извилистую речонку Таруску — на ее скромных берегах я теперь часто и подолгу живу. С этим кустом и пасмурным небом, помаргивающим дождями, с дымком деревень и сырым луговым ветром отныне накрепко связана моя жизнь».
Будете в Тарусе или в любом другом месте, связанном с Паус-товским (а он объездил, и не по одному разу, всю нашу огромную страну), низко поклонитесь писателю, который так и не был обласкан Нобелевской премией, но от этого его романтические, пронизанные любовью к стране и ее людям произведения, разумеется, не стали хуже...
P.S. Лучше понять и оценить творчество писателя поможет выставка «Константин Паустовский. Без купюр», которая развернута в залах Государственного музея А.С. Пушкина на Арбате. Она посвящена 125-летию со дня рождения писателя и продлится до 4 февраля.