Король русско-китайского джаза
Что сказал Луи Армстронг Олегу Лундстрему?
Про Олега Лундстрема рассказывают такую историю. Одну девушку спросили: «Ты знаешь, кто такой Лундстрем?» — «Да, это такой главный по джазу» — «А как звать его по имени?» — «Армстронг!» — без запинки ответила та. И это правда: в джазе Лундстрем и сегодня, что называется, — наше все.
В 2011 году ему исполнилось бы 95 лет.
Господин Лун
По красивой легенде, в 1930-х в Маньчжурии перед японской оккупацией джаз-бэнд Олега Лундстрема играл на последнем балу императора Пу из династии Цин.
Вскоре правитель бежал из страны, и о нем уже мало кто помнил. А Лундстрем со своим старейшим в мире джазовым оркестром выступал еще долгие годы. Китайцы при встрече называли его «господин Лун» («Лун» значит «дракон») и почтительно кланялись: «Дело в том, — уточнял он сам, — что я родился в год Дракона. Моя фамилия по-ихнему звучит Лун-с-Тэн (потому что у них в языке нет звука «р»). Когда китайцы узнали об этом совпадении, они сказали: «Можете спать спокойно. Во всемирную историю вы уже вошли...»
В последние годы он жил в большом старом деревянном доме в подмосковном «артистическом» поселке Валентиновка. Я был там в 2005-м. Великий Лун вышел на крыльцо в зеленом китайском халате, опираясь на посох с ручкой в виде головы орла. «Это не халат, — пояснил он, — а верхняя одежда — „китайский смокинг“, в нем встречают гостей. Подбирается индивидуально каждому человеку по цвету. В Китае мне сказали: „Ваши цвета — зеленый и бордовый“. Посох — тоже китайской работы. Недавно я был там — в поездке по местам моей „шанхайской славы“. Китайцы восклицали: „Хэнь-хо!“ („Очень хорошее исполнение!“) Они считают, что эта палка — произведение искусства. Может быть... Когда у меня заболела нога, мой директор оркестра купил ее в антикварном магазине. Это единственный экземпляр — штучная работа. Дерево — груша».
Лундстрем обвел рукой участок: «Этот дом продала мне известная певица Изабелла Юрьева. Она построила его в 1938-м, после того как Сталин отдал поселок артистам. Потом дача досталась нашей семье. Я купил ее в складчину с братом и музыкантами оркестра. Сюда приезжают мой племянник с женой и его шестеро детей. А сам я волей судьбы остался бездетным...»
Танцы за чаем
Он родился в Чите в семье музыкантов-любителей. Прадед, ученый-лесовод, швед по крови, в царской России «заведовал» забайкальскими лесами.
Пяти лет от роду с родителями переехал в Харбин, куда отца позвали работать учителем на Китайско-Восточную железную дорогу. В 17 лет в музыкальном магазине Олег наткнулся на пластинку с пьесой Дюка Эллингтона «Старый добрый Юг». А потом — на Луи Армстронга. Так и заболел джазом.
В 1935-м, спасаясь от японской военщины, Лундстрем и двое его музыкантов поехали «на разведку» в Шанхай, где уже конкурировали между собой 40 биг-бэндов. Но оркестр «Молодых сердцеедов имени атамана Олега Лундстрема» сразу стал модным. Они играли в отеле «Янцзы» tea-dances («танцы за чаем»), а потом голливудские шлягеры, «Катюшу» и «Шаланды, полные кефали» в элитных танцзалах. Шанхайские СМИ назвали Лундстрема «королем джаза Дальнего Востока».
После войны он перебрался в Союз. Перед отъездом работники консульства намекнули, что в Москве «шанхайцев» могут расстрелять как японских шпионов. Он не внял предостережению и поселился в Казани. Снова начал играть джаз. Но постановление ЦК смешало все карты: выяснилось, что «джаз народу не нужен». Лундстрем попал в местный Театр оперы и балета в качестве скрипача. Лишь спустя 9 лет джаз вышел из опалы, а за следующие 40 Лундстрем объездил весь мир. В его оркестре пели Алла Пугачева, Ирина Понаровская и Ирина Отиева. К 60-летию команды Лундстрема ее внесли в российскую Книгу рекордов Гиннесса как старейший в мире непрерывно действующий джазовый оркестр.
Пластинка для Сэтчмо
Мы сели пить чай. «Говорят, — спросил я, — что на склоне лет вас благословил сам Сэтчмо — Дюк Эллингтон?»
Лундстрем кивнул: «Когда в 70-х он приехал в Москву, я решил подарить ему свою пластинку. В Союзе композиторов наши музыканты окружили Дюка и зажали его в углу. Меня подвели к нему и представили. Он улыбнулся: «А, мистер Лундстрем! Меня перед отъездом предупредили, что в Москве есть русский оркестр, которым руководит музыкант со шведской фамилией». Потом был прием в американском посольстве. Я пришел туда вместе с женой. Приняли нас со всеми почестями: посол поцеловал жене руку. А она была уверена, что это швейцар! Меня снова подвели к Эллингтону. Переводил сам посол. Я сказал: «Мистер Эллингтон, вашу пластинку „Старый добрый Юг“ я храню до сих пор. Коллекционеры предлагают за нее любые деньги. Но ее место — в музее в Чите. Там собираются открыть улицу Лундстремов». Эллингтон отреагировал: «Как интересно! Чтобы русский с Байкала (а он про Сибирь только и знал, что там Байкал и медведи) вдруг услышал мою запись и решил стать музыкантом!» Потом взял меня за плечо и прибавил с горечью: «Но как давно это было...» Он был старше меня на поколение, на 18 лет. А через год после этого он скончался. Рак легкого...»
Тем временем в России, при всех регалиях, маэстро никогда, в том числе и в конце жизни, в роскоши не купался. Жил на гонорары за выступления оркестра — с его участием и без. И повторял слова учителя: «Я свою музыку не разменивал на зарплату». «Я всегда был в негласной оппозиции к власть имущим, — вспоминал он. — Из-за Горького, который сказал: „Джаз — музыка толстых“, и Хрущева. Но были и исключения — например, с Примаковым. Когда в Тбилиси приехал наш оркестр, ему было 14. В Летнем театре — переаншлаг. Сломали даже забор. А сам Примаков залез на дерево и прослушал весь концерт там. В то время в городе показывали „по репарациям“ фильм „Серенада Солнечной долины“. А мы, не зная об этом, начали именно с этой композиции. Что там было! Впоследствии Примаков стал фанатом и знатоком джаза. Мы его покорили...»
Любовь женщины
Дом в Валентиновке, в котором Лундстрем прожил остаток жизни, был местной достопримечательностью.
По вечерам у камина он беседовал с домработницей — это было обязательным ритуалом. Не пренебрегал им, даже когда у него в голове, как он говорил сам, были «одни диезы и бемоли». Кроме родных и близких общался с котом Саулом и тремя собаками. А утром садился за пианино.
«По натуре я спортсмен — брал рекорды по академической гребле. А по стилю работы — кабинетный ученый, — объяснял он. — И это совместить трудно. Но я нашел компромисс — ежедневные упражнения из тибетской медицины. Массаж „энергетических точек“, как при иглоукалывании. Утром, перед завтраком, натощак. А потом час медитирую в кресле. И даже не простужаюсь, как мои близкие».
Я спросил его: «Вы не устали от жизни?» Он ответил: «Я отношусь к ней философски. Сейчас, например, с увлечением читаю «Ноосферу» Вернадского. Моя жена говорила: «Ты неисправимый оптимист». Я стал ценить время, которое идет на творчество. Пора! Как сказал Утесов в старости: «Перед вами человек, которому без 13 сто». А мне уже «без 11 сто». В 60 я понял: цель жизни — сама жизнь. Смысл бытия заключается в том самом, что тебе дано, как говорят китайцы, «вечностью», а европейцы — Богом. Мне ближе «вечность»... И, помолчав, добавил: «Я вспомнил старую китайскую пословицу, которую знал в детстве, а смысл понял лишь теперь: «Только женщина может полюбить старого мужчину за добро и любовь». Я думал: а почему именно эти два качества? А доблесть, а ответственность за домочадцев? Но этот скрытый смысл пришел к нам «вместе с Солнцем, Землей и Луной». И уйдет вместе с нами…»
Он жил как мудрец: с юности занимался любимым делом, не разменивал «музыку на зарплату», ценил драйв, объездил мир, на склоне лет лечился тибетской медициной и воспитал учеников. Так же и умер: осенью, на Покров, ночью, на своей даче, во сне, после приезда родных. После Леонида Утесова его смерть стала второй великой потерей для российского джаза.
Сейчас Лундстрему было бы уже «без пяти сто». Но на самом деле он — в вечности.