- Виктор, последней твоей крупной ролью был император Павел в фильме "Бедный, бедный Павел... " А в картине Станислава Говорухина "Не хлебом единым", которая идет сейчас на экранах, ты играешь директора крупного металлургического завода, заместителя министра тяжелой промышленности. Это для тебя повышение или понижение?
- Это для меня признание. Признание того, что я могу быть на экране всяким и разным. Был ведь довольно длительный период, когда Сухорукова все воспринимали исключительно как киллера, негодяя, подлеца, отморозка, маньяка, яйцеголового урода. Но нашелся человек, конкретно Виталий Вячеславович Мельников, который тоже знал меня по экрану таким, но рискнул и предложил сыграть русского императора. После Павла, правда, появились фильмы "Жмурки", "Ночной продавец", в которых я опять откатился к тем персонажам, от которых уже было отлип. Как в этой ситуации не благодарить судьбу и Станислава Говорухина, который после этапной для меня роли русского царя дает сыграть царя советского - генерал-майора, директора металлургического завода. Благодаря этому фильму я впервые в своей судьбе сыграл крупного советского начальника, впервые предстал на экране женатым, влюбленным человеком. Это для меня непривычно и ново.
- Как тебе работалось с Говорухиным? Насколько я знаю, он мужик непростой, да и ты, как бы это помягче сказать...
- ...Ну, скажем так, я тоже не витамин. Так что нам трудно работалось, очень трудно. Тебе первому, Леня, об этом рассказываю. Говорухин долго был со мной молчалив. Сосал свою трубку и молчал. И я это молчание слышал, как ни парадоксально это звучит. Говорухин усердно держал со мной дистанцию. Я эту дистанцию принял. И через нее, сквозь нее делал свое дело. В первый съемочный день Станислав Сергеевич огорошил съемочную группу признанием, что кино, которое он снимает, никому не нужно. Что молодой зритель, подсевший на "Ночной дозор", "Турецкий гамбит" и прочую кинодребедень, на серьезный фильм не пойдет. И зря мы, мол, ввязываемся в это предприятие. Такие настроения были у него и в последующие дни. И я устроил ему скандал. Зачем, кричал я, вы зовете нас в эту даль под названием "Не хлебом единым", если сами ни во что не верите? Что мы там будем в этой дали делать с такими вот вашими настроениями? Если я еще раз услышу ваш скулеж - клянусь, я говорил именно в таких выражениях - я развернусь и уйду.
- И что, вправду ушел бы?
- Никуда я, разумеется, не ушел бы. Если я на берегу пожал человеку руку, то на середине реки я не могу сказать: извини, старик, я не поплыву дальше. Это категорически исключено. Сухоруков себе такие финты запретил раз и навсегда. Меня можно запускать в космос - я не подведу, не предам, не сойду с дистанции. И в отсеке космического корабля по моей вине не будет плохой атмосферы - я вам за это ручаюсь. Но на каприз Говорухина я ответил таким вот немного театральным скандалом. И ситуация постепенно переломилась.
- И дальше все пошло гладко?
- Нет, были споры и дальше. Я боролся за своего Дроздова, я хотел сделать его ярче, обаятельнее, хотел показать не просто функционера, а любящего человека, но Говорухин отвечал, что по Сухорукову плачет плетка. Дескать, меня надо осаживать, сдерживать. Он, конечно, больше любовался на экране героиней, моей экранной женой, поневоле упрощая в чем-то мою роль. Говорухин, основываясь на романе Дудинцева, начинал фильм как социально-политическую историю, в которой есть любовь. А я его тянул в другую, лирическую стихию. Ведь производственная тема сегодня не всем интересна, и тема сталинизма достаточно уже опошлена. А любовь - она и есть любовь. Хоть в Древнем Риме, хоть при Сталине, хоть в наши дни. В итоге фильм получился все-таки про любовь, которая случилась в сталинскую эпоху. Короче, мы перевернули эту пирамиду, чему я несказанно рад. И что бы там ни говорили про фильм иные критики, я результатом доволен, о чем кричу на всех углах.
- Можно подумать, тебе за это деньги платят...
- Не платят, но я вообще очень выгодный для режиссеров актер. Я ходячая реклама фильма, в котором снимаюсь. Как сивый, вернее, лысый мерин, я бегу по степи жизни впереди телеги, сиречь, фильма, впереди режиссера, продюсера, впереди всех этих прокатчиков, промоутеров и кликушествую: идите смотреть мое кино, ах, как здорово все получилось! И редко ошибаюсь.
- Может, тебе, Витя, пора самому в режиссуру?
- В последние годы мне часто задают этот вопрос. Я всегда категорически отвечал, что я актер, игрок, что я еще не наигрался. И только тебе впервые ответственно заявляю, что хотел бы попробовать себя в режиссуре. Но только кто мне даст это сделать? Стоило в одной компании об этом заикнуться, как тут же меня отрезвили: дескать, тяжелое это дело, Сухоруков. Верю, что тяжелое. В актерстве я сам за себя отвечаю. Все говорят про зависимость исполнителя от режиссера, а я путем обмана, хитростей разных все равно остаюсь режиссером своей роли. И все-таки быть режиссером всей картины, всей истории страшновато. Но вот побывал я на фестивале в Выборге, посмотрел ряд дебютных картин - и разозлился. Вроде бы берутся режиссеры за серьезные темы, за ответственный материал - и снимают форменное безобразие. И еще идут после сеанса с гордо поднятой головой, в надежде, что им медные трубы сыграют марш. А фильмы достойны разве только жужжания мухи. Я так плохо снять не смогу, точно тебе говорю. Не стану скрывать, в последнее время мне в актерстве стало тесно. Я не только хочу что-то изобретать со своим лицом, руками, пластикой тела и души - хочется быть владельцем всего решения. Хочется выразить идею всей истории. Так что я с удовольствием попробовал бы себя в режиссуре, но не все от нас зависит, тут случай должен вмешаться.
- У тебя есть свой идеал режиссера?
- Я тебе странно отвечу. Идеал-то есть, но я с ним не знаком. И он обо мне не слышал. Его уже и в живых-то нет. Я его картины, как букварь, как учебник режиссуры, смотрю и пересматриваю. Актеры у него не роли играют, а некую мысль, сверхзадачу, растворенную в киноизображении. Вот у такого режиссера бы сняться! А имя его Федерико Феллини.
- А из тех, с кем тебе удалось поработать, кого бы выделил?
- Я им всем благодарен, но никто не занял пока место идеала в моей жизни. Открыл меня, вернее, начал меня Юрий Мамин в фильме "Бакенбарды". А публика этого не заметила. Моя первая большая картина "Счастливые дни" в постановке Алексея Балабанова сразу же поехала в Канны, но меня туда не позвали. Но дело не в фестивалях, премиях - я называю их кондитерским отделом магазина, где сладко и подарочно, - а в том, что ни один режиссер до сих пор не снял меня всерьез, а только открывали по кусочку, по чуть-чуть. Ведь тот же Балабанов, с которым я за 15 лет шесть больших ролей сделал и который, казалось бы, знает меня как облупленного, опять позвал меня в "Жмурках" сыграть продажного мента. А это для меня уже тема пыльная, вчерашняя. Поэтому идеальным станет для меня тот режиссер, когда люди, знающие меня, воскликнут: "Мама родная, неужели это Сухоруков? Не может быть!" Подступалась к этому Рената Литвинова в фильме "Богиня". Что-то такое в моем герое, в его глазах и слове промелькнуло, что я на минуту внутренне задохнулся от удивления, когда смотрел это кино. Но все равно это только штрихи, всполохи. Что же я за эти всполохи назову кого-то из снимавших меня режиссеров идеалом? Не заслужили пока.
- Витя, есть ли у тебя сегодня ощущение, что ты можешь сыграть все?
- Тихо-тихо тебе одному по секрету скажу: сыграю все. Уверен, надо жить с этим ощущением. Поэтому повторяю как заклинание: я способен сыграть все. Я могу все. Я готов на все. Но нюансы существуют всегда и везде, даже в погоде. Поэтому честно говорю: в гроб не лягу. Спроси почему.
- Ну и почему?
- Потому что еще належимся. Ха-ха-ха. В этом нет мистики, суеверия, но я в гроб не лягу. Не хочу, и все. А остальное я подниму, осилю, выдюжу. Поверь, во мне говорит не самонадеянность, не наглость, а рисковость, авантюризм, экспериментаторский дух, без которых в творчестве нельзя. Другое дело, что когда мне предложат грандиозную роль, я уединюсь, начну думать о ней, зажгу лампу настольную, повздыхаю, покроюсь испариной, послушаю музыку, не посплю ночь-другую, а утром встану и скажу: извините, я не стану это делать. Потому что трусость скажет свое слово, страх нарисуется с большой буквы. И такое возможно. Но вот так, на ровном месте и с чистого листа я имею право сказать: я способен на все. Более того, огорошу тебя неожиданным признанием: я гений. Конечно, кто-то скажет, что я юродствую, ерничаю, но кому от этого плохо, что я чувствую себя гением? А мне от этого хорошо. Может, это и есть мой анальгин...
- Что тебе помогает чувствовать себя гением, так легко и стремительно бегать по жизни, с улыбкой принимать ее удары?
- Говорил, говорю и буду говорить: я жизнь люблю. Мы с тобой сто лет знакомы, так ты в скобочках как-нибудь обозначь, что это у Сухорукова не громкие слова, не позерство, а выстраданная истина. Я действительно люблю жизнь, и чем дальше, тем больше ее люблю. Но чтобы жизнь была прекрасной, тебя должен окружать прекрасный мир с прекрасными людьми. А как этого добиться? Очень просто. Ты должен увидеть их такими. Представлять их такими. Что я и делаю ежедневно. Конечно, я корчу порой из себя шута, излишне улыбаюсь, но улыбка моя денег не стоит, мне ее не жалко. Поэтому я буквально источаю, исторгаю из себя радость - и она бумерангом возвращается ко мне.
- Сбоев не бывает?
- Конечно, среди этой радости то и дело просовываются клешни зависти, ненависти, черные рожи существ, которые тебя грызут, гложут, точат, бьют по башке. Что ж, это и есть противоречия жизни. Но я привык не обращать на них внимания. Я сегодня живу в гармонии с собой, потому что я в деле, я нужен. Пройдя в жизни через провалы, черноты, я не проклял свое прошлое, а извлек из него урок. Я сегодня ученый, я профессор своей судьбы. Я знаю, как мне дышать, как спасаться в той или иной ситуации, и мне нестрашно жить. Вот видишь, как много я тебе наговорил в ответ на простой, в сущности, вопрос. А если ответить совсем коротко, то, если хочешь быть здоровым, счастливым и жизнерадостным, надо просто захотеть стать таким.
- Но это общая философия твоего мировосприятия, а читателям интересны детали, подробности...
- Вот тебе подробности: я давно уже не пью, не курю. И делаю это не по причине того, что захотел стать Гераклом. Нет, курить в свое время бросил из-за язвы желудка. Объявил таким образом ей войну. В результате ни язвы, ни курева. И возвращаться к этому не хочется. Потому что мне драйва, куража хватает без курева и алкоголя. Это по молодости мне допинг требовался. По тесноте квартирной и душевной, по нереализованности своей - не только в профессии, но и, не стану скрывать, в любви. И я пил по-черному. А к сегодняшнему дню у меня все счастливо сложилось. И я пьянею от самой жизни.