.jpg)
На вопросы «Труда» отвечает главный архитектор столицы Сергей Кузнецов
В столичном Мультимедиа Арт Музее открылась выставка путевых зарисовок «Личный контакт» Сергея Кузнецова – главного архитектора Москвы. Профессионалам известны собственные оригинальные постройки Сергея Олеговича – например, Дворец водных видов спорта в Казани, жилой комплекс в Гранатном переулке, Музей архитектурной графики в Берлине и многие другие. А еще он увлеченный рисовальщик, член международных обществ архитектурного рисунка, участник выставок в Третьяковке и в прочих музеях. Но такой масштабной выставки, как нынешняя, у Кузнецова еще не было. Здесь образы Москвы, Венеции, Нью-Йорка, Стамбула, Буэнос-Айреса и еще десятков городов, подмеченные и запечатленные тонко, глубоко и профессионально. Чем не повод поговорить о материях творческих и грубых, о порывах души и о нашей любимой столице?
– С выставкой вас, Сергей Олегович! Простите за наивный, быть может, вопрос: архитектурные зарисовки с натуры – обязательное умение для профессионала или это ваше личное увлечение?
– Раньше это было распространенным явлением, сейчас не входит в обязательную квалификацию архитектора. В МАРХИ, где я учился, рисованию архитектуры, увы, уделялось и уделяется не так много внимания, как хотелось бы. Уже тогда, в годы студенчества, мне это казалось странным и досадным. Рисуют студенты много, но акцент делается на стаффаже – человеческих фигурах, машинах и прочем, чем обычно дополняют архитектурный проект, – а не на самих зданиях.
Впрочем, разбираться в художественном творчестве, в искусстве – дело не одного лишь архитектора. Он исполнитель, а есть еще люди, которые формулируют заказ. Если они эстетически просвещены, то архитектору, поверьте, будет куда интереснее работать и результат будет более качественным. То же самое относится к любой другой творческой профессии, где общий высокий уровень образования не менее важен, чем ремесленная тренировка. В том же Царскосельском лицее, откуда вышел гений Пушкин, прекрасно владели и мыслью, и пером его соученики-лицеисты – таков там был уровень образования. Вот и архитекторам, уверен, надо давать самый широкий спектр знаний о прекрасном – от изобразительного искусства до музыки и кино.
– Сколько «полевых работ» у вас уже накопилось?
– Когда начал заниматься акварелью, я вел нумерацию – не ради счета, для самодисциплины. Потом это прошло. Знаю, что работ много. На выставку мы отобрали 120, и это лишь небольшой процент от всего, что имеется. Раньше я мог позволить себе поездки специально для рисования, сейчас выкроить время не получается. Но рисую всюду, где бываю. Недавно, например, попал в Бухару только на один день. Но оказаться в таком месте и не рисовать просто невозможно!
.jpg)
– Приходилось ли вам идти от обратного – рисовать то, как не надо строить?
– Рисовать уродство? Ну уж нет, я же не учебник пишу. Для меня это, если хотите, медитативная практика, личное убежище. И потому рисую я то, что производит впечатление, трогает, запоминается. Кстати, почти все интересное неправильно с точки зрения канонов. И многое из того, что сегодня нам кажется красивым, позже могут расценить как уродство. Объективная оценка – дело долгое. Как говорил Оскар Уайльд, красота – в глазах смотрящего.
– В моей юности было принято считать, что сталинская архитектура уродлива, над витражами станции метро «Новослободская» потешались как над безвкусными стекляшками. А потом эти оценки поменялись на 180 градусов...
– Да, суждения подвержены моде. По-настоящему красивые вещи, повторю, определяются со временем.
– Есть у вас любимые эпохи, стили, города?
– Из городов выделю Венецию – она неподражаема. Хотя мне трудно назвать место, которое совсем уж, катастрофически неинтересно. Ну разве что какие-то совсем безликие советские города. Из стилей... Тут любовь накатывает волнами. Был период особого отношения к эпохе барокко. Была полоса готики, так географически сложилось. А если ты в Италии, понятно, там преобладает Ренессанс.
.jpg)
– А кого можете назвать учителями?
– Как мастера акварели очень чту Джона Сингера Сарджента. Конечно, есть такие общепринятые авторитеты, как Пиранези, Каналетто... Это про художников. А в архитектуре профессионалу даже странно кого-то выделять. Очень много людей, у которых учиться можно не только творчеству, но самому искусству жить. Если говорить о наших, московских мастерах, то для меня это плеяда Ивана Жолтовского, Ивана Фомина, братьев Весниных, Алексея Щусева… Из зарубежных к таким эталонам с точки зрения творчества и жизни отнесу Фрэнка Ллойда Райта, Луиса Генри Салливана, вообще чикагскую школу. Есть и другие иконические люди. Но сказать, что я готов следовать в фарватере какого-то определенного мастера, не могу.
– Читал, что созерцание Руанского собора подсказало вам идею казанского Дворца водных видов спорта. Это правда?
– Таких случаев много. Ну возьмем хотя бы офис «Новатэка» в Москве. Когда мы с Сергеем Чобаном его делали, не могу сказать, чтобы я думал о каких-то памятниках прошлого. Но куратор нынешней выставки Екатерина Шалина повесила рядом с чертежами одну венецианскую зарисовку. Так вот, тема раскрытых под углом в пространство окон идет, в частности, и оттуда. Мозг вообще сложно устроен, он имеет привычку долго накапливать, а в один прекрасный момент выдавать.
– Тогда спустимся на грешную землю? Насколько, по-вашему, сегодняшняя Москва соответствует актуальным мировым тенденциям градостроительства?
– Если сравнивать с лучшими образцами, нам много над чем надо работать. Москва только начинает выходить из постсоветского периода, ищет переход к новой технологии создания объектов. В последние советские десятилетия, в печальный, с моей архитекторской точки зрения, период, начиная с Хрущева, именно технологии ставили слишком жесткие рамки, определявшие массовое строительство. Хотя и в 1960–1980-е появлялись отдельные достойные примеры модернизма. И все же то, что делали архитекторы в основной массе, было безликим валом. Укороченные сроки, опора на ограниченный круг конструктивных и отделочных материалов сводили на нет значение проектной документации.
.jpg)
Эта «культура вала» прочно засела во всех звеньях строительного процесса в нашей стране. При Юрии Лужкове мы наблюдали попытки создания принципиально новых знаковых вещей при участии мастеров международного уровня. Но ничего, что вошло бы в копилку мировой архитектуры, не получилось. Не потому, что плохи архитекторы, а потому, что не годна вся машина, отрицающая значение архитектурного проекта. Нужны более тонкие инструменты, и пока лучшие результаты достигаются на частном рынке, где люди более свободны в своих взглядах и действиях. Наша конкурсная практика, которую поддерживает мэр Сергей Собянин, – шанс вывести столичную архитектуру на мировой уровень.
– Какие работы в Москве можно отнести к прогрессивным архитектурным примерам?
– Например, в Лужниках получился очень хороший стадион – и по качеству, и по его соотношению с ценой. Интересен большой проект на ЗИЛе, есть надежда, что Зарядье станет объектом, заметным и в мировом архитектурном контексте. Если говорить о массовом строительстве, то здесь у меня немало оснований для самокритики. И все же то, что уже сделано в рамках реновации домостроительных комбинатов, – важный шаг вперед. Тем более что происходит это на массовом уровне и касается очень многих жителей столичного региона.
– Помимо Зарядья какие места в центре Москвы особо нуждаются в реновации?
– С точки зрения развития территорий здесь уже практически не осталось свободных пространств. Вот комплекс «Москва-Сити» вырос в заброшенной промзоне – это хороший градостроительный пример. Но он стоит особняком, поскольку заброшенных районов в центре столицы больше нет. Это сложившийся ансамбль с большой историей, к которому следует относиться бережно. И здесь уместны программы вроде «Моей улицы», приспосабливающие историческое пространство к современным требованиям комфорта.
– А окраины?
– Ну так программа реновации в своей основе и касается прежде всего окраинных районов. А дальше надо заняться тем, что было создано после пятиэтажек. Весь жилой фонд постепенно устаревает. Но это задача еще более сложная, ведь придется иметь дело с плотной застройкой, расселить и реконструировать все это будет крайне непросто. Впрочем, это задача не сегодняшнего дня.
– В Москве существуют многолетние бельма вроде хронически огороженной забором площади Павелецкого вокзала или ямы на Арбатской площади. Что с этим делать?
– Это вопрос не архитектуры, а управленческих решений, и он, как правило, упирается в сложные взаимоотношения с собственниками.
– А судьба ЗИЛа? Дело даже не в том, как именно это место застроят. Как москвичу и гражданину России мне обидно, что уничтожено крупное промышленное производство.
– Но оно же уничтожено не архитектурным проектом. Нам досталась территория, которая десяток с лишним лет стояла в запустении. Конечно, здорово было бы отыскать менеджеров, которые нашли бы возможность в новой конкурентной среде вытащить это производство из кризиса. Не нашли, не сумели. И не только в нашем автопроме такое происходит. Да, и мне бывает очень жалко, но нельзя же консервировать запустение. Развитие промышленности – это одно, а развитие территории – другое. Кстати, во всем мире при помощи больших негосударственных корпораций решаются самые серьезные, масштабные задачи по развитию среды обитания. Прекрасный пример – Силиконовая долина.
– Есть ли у вас любимый уголок Москвы?
– Их много. Хотя бы Триумфальная площадь – хороший пример комфортного общественного пространства, решенного бережно, сдержанными приемами. За этим примером мне ходить далеко не надо – вот она, площадь, под окном моего кабинета…
.jpg)
P.S. Выставка «Личный контакт» в Мультимедиа Арт Музее продлится до 10 сентября.