По Всесоюзному радио я прочитал роман Вячеслава Шишкова "Емельян Пугачев". Конечно, не весь
По Всесоюзному радио я прочитал роман Вячеслава Шишкова "Емельян Пугачев". Конечно, не весь роман целиком, а отдельные, наиболее яркие, динамичные фрагменты, смонтированные в шесть передач, каждая по 30 минут. Готовясь к этой работе, я серьезно изучил содержание и фактуру литературного произведения. За то время, что делали радиопередачи по роману Шишкова, Емельян Пугачев вошел в меня, я с ним как бы сроднился.
И вот спустя три-четыре года прошел слух, что на "Мосфильме" режиссер Алексей Салтыков приступает к постановке картины об этом герое по сценарию Эдуарда Володарского. Я не испытывал ни малейшей ревности к тем актерам, которые уже пробовались на эту роль. Хотя душа моя была глубоко "взрыхлена" и "размята" материалом пугачевщины, но я не допускал и мысли участвовать в пробных съемках - стар для этой роли, думал я. Мне было уже за 50, а Емельяну, по преданию, 33-34 года. Одно дело радио - там голос, интонация, а на экране ведь еще и лицо, и пластика. Да еще и молодцеватая езда на лошади. Куда мне с травмированным позвоночником...
И вдруг однажды резко открылась дверь в класс, где я вел урок по мастерству актера со студентами ВГИКа, и второй режиссер будущего фильма Геннадий Морозов жестами стал умолять меня выйти в коридор. Там он и директор картины Юрий Носиков, перебивая друг друга, сообщили мне:
- Поздравляем!.. Вы утверждены без пробы на роль Пугачева.
- Кого же пробовали? - спросил я.
- Писателя Бориса Кулика и Владимира Высоцкого... Но их не утвердили...
Кулика я не знал, а Высоцкий, как мне казалось, кандидатура была весьма подходящая на роль... Но чего в кино не бывает? Сколько раз и меня не утверждали, не объясняя - почему.
- Как к этому относится Салтыков?
- Он нас и послал. Ждет вашего согласия.
Пробы Высоцкого, Кулика полагалось показать на коллегии Госкино СССР. Но там не утвердили ни того ни другого. Хотя у Высоцкого было немало сторонников, но оказалось и не меньше противников. Показывали пробы других актеров - снова не утвердили. Кто-то на коллегии предложил: "Не морочьте ни нам, ни себе головы - берите Матвеева и снимайте!" Тогда-то режиссер Салтыков и отправил ко мне своих помощников.
Прочел я сценарий, который не дал мне ничего нового, отличного от романа Шишкова, а лишь укрепил мое собственное представление об образе. Меня одолевали сомнения: каким видит режиссер образ Пугачева? Ведь если он поначалу пригласил Владимира Высоцкого, то, следовательно, видел совпадение его психофизических данных с Пугачевым. А что мне делать - играть "под Высоцкого"?
И я решил - мне нужна проба, несмотря на то что меня пригласили сниматься без нее. Она необходима, чтобы показать режиссеру "моего" Пугачева. Тогда по крайней мере все станет на свои места: режиссер или примет, или отвергнет то, что предлагаю я.
И вот проба. Сижу в гримерной. Перед зеркалом - две фотографии с сохранившихся портретов Пугачева. Два бородача, несхожих друг с другом. Своеобразие характера этого человека ни на одном из портретов не просматривается - какие-то безликие лики (простите за каламбур). Да и можно ли доверять богомазам-любителям того времени? Ближе моему представлению о Пугачеве были иллюстрации к роману Шишкова, сделанные художником Пинкисевичем. Но ведь он писал портреты Емельяна, следуя лишь за своим воображением...
В зеркале я видел, как клочок за клочком накладывает гример волосы на мое лицо. Мне было приятно сознавать, что Матвеев из рамки зеркала постепенно вытеснялся, а Пугачев (такой, каким он мне, признаюсь, уже начинал нравиться) все больше и больше заполнял зеркальное пространство.
- Побей меня Бог, Пугачев такой и был! - восторгаясь своей работой, сказал гример.
- Вы всем претендентам на эту роль такое говорили? - спросил я, надеясь услышать: "Что вы, что вы! Только вам...".
Гример в ответ рассмеялся, как мальчишка, которого поймали за руку. Конечно же, он испортил мне настроение своим лукавством. Господи, как часто и по любому поводу, вскользь, как бы невзначай, актеру делают больно.
Салтыков сидел в кресле, за аппаратом, суров и, как мне показалось, неприступен. Оператор Игорь Черных забегал вокруг меня: то приседал, то на цыпочки вставал, наклонялся то влево, то вправо - выискивал выразительный ракурс. Художник по костюмам Татьяна Чапаева стояла ни жива ни мертва - ждала разноса шефа: костюм-то для меня переделывался наспех - достался от низкорослых претендентов.
Молчание... противное молчание... Чувствую, что в такой атмосфере не выдержу - взорвусь, наговорю дерзостей.
- Алексей Александрович, - начал я как можно сдержаннее, - я живу сейчас только Пугачевым. Все, что было в группе до меня, мне неинтересно. Я настоял на этой пробе для того, чтобы предложить вам свое понимание образа. Свое. Принципиальным считаю - писать образ акварельными красками не годится. Я вижу сочные, жирные, масляные краски. Чувства - неуемные, даже буйные...
- По-театральному, что ли? - спросил режиссер, никак не теплея.
- Хороший театр никогда не вредил кинематографу, а вот плохое кино уже подпортило театр, - возразил я. - Искренность на экране не может быть театральной. Разумеется, сейчас я попытаюсь представить лишь эскиз, мое намерение, мои ощущения образа. И только. Будет совпадать с вашим замыслом - берите, нет - до свидания. Обиды не должно быть ни с вашей, ни с моей стороны...
...После пробной съемки Алексей Александрович потеплел: его лицо чуть-чуть засветилось, изредка даже улыбка появлялась, хотя он тщательно пытался ее скрывать.
- Танечка, - обратился он к художнице, которую до сего момента "в упор не видел". - Срочно надо шить костюмы по росту Евгения Семеновича. - И ко мне: - Доволен собой?
- Нет, - без рисовки ответил я: сам понимал, что кое-где явно переигрывал, пережимал.
- А я - да, - сказал Салтыков просто. - Емелька, правда, пока еще сам по себе, а ты сам по себе. Сближайтесь...
Готовясь к роли Емельяна Пугачева, я отпустил за два месяца приличную бороду, потому что играть в гриме значило наполовину сковать себя: и речь будет как неживая, и рукой лишний раз до бороды не дотронуться. И так случилось, что с этой моей бородой возникла проблема. В то время надо было доснять эпизод в картине "Фронт за линией фронта", где я исполнил одну из ролей. Этот фильм был не совсем обычным - не по каким-то там художественным достоинствам - чего не было, того не было, а потому, что автором сценария был Семен Кузьмич Цвигун, первый заместитель председателя КГБ. Генерал в свободное время увлекался литературным трудом. Когда решили снимать фильм по очередному его произведению, обратились ко мне, чтобы я стал постановщиком. Я прочитал сценарий и понял, что это не литература, и стал умолять свое киноначальство сделать все, чтобы меня освободили от этой картины. Кое-как мне удалось отбрыкаться от постановки фильма "Фронт за линией фронта", но не от участия в нем: пришлось сыграть одну из ролей. И вот когда до начала съемок "Емельяна Пугачева" оставалось полмесяца, мне приказали: "Надо сбрить бороду. Предстоит доснять эпизод во "Фронте". Я - ни в какую. Скоро в моей квартире раздался звонок из КГБ:
- За вами вышла машина... Приготовьтесь, спускайтесь вниз.
Моя Лида, наблюдая с балкона, как к дому подкатила машина, как передо мной открылась дверца, крикнула:
- Сухари начинать сушить?..
Посадили меня в "Чайку", повезли на Лубянку, точнее, тогда - на площадь Дзержинского. Едем мы по Москве, и гаишники отдают нам честь. Я не мог сдержать смеха - кому честь-то отдаете, орлы? Ясно, что не артисту Матвееву, а машине генерала Цвигуна...
Меня, бородатого, встретил сам Цвигун с... большой коробкой в руках.
- Ты первый, кто в этом кабинете получает подарок. - Открывает коробку, а в ней - модель пограничного столба, сделанная из янтаря...
А потом началось то, ради чего и был разыгран этот помпезный спектакль с шикарной машиной, с отдающими честь гаишниками, с дорогим подарком.
- Ты пойми, - урезонивал меня генерал, - этот фильм будет смотреть сам президент (правда, тогда никакого президента у нас не было - был Генсек, был Председатель Президиума Верховного Совета СССР).
Я стал объяснять, почему не могу сбривать бороду, рассказывал об актерских задачах, о достоверности в создании образа и - чуть не плакал.
- Поймите, в том эпизоде я буду стоять одну минуту. Ведь меня можно снять со спины, чтобы не было видно лица. Кто на экране увидит: с бородой я или без. А тут - такая роль! Пугачев!
- Да кому он нужен, твой Пугачев, сегодня? А тут фильм о военных, о современной армии... - не дал договорить мне генерал. - Диссидентам подыграть хотите? Призвать хотите их брать топоры и вилы?..
В то время шла ошалелая борьба с инакомыслием...
В общем, повез меня другой генерал, Пипия (он сейчас на пенсии, живет у себя в Грузии), в район Вышнего Волочка, где доснимали злополучный эпизод. На площадке построили взвод солдат, стал в строй и я, побритый, - спиной к камере. На экране зрителю так и осталось неясно - я стою спиной или кто другой... Вот так и остался я без бороды, а потом всю картину мучился: мне по два с половиной часа делали грим Пугачева...
...Как-то спускался я на лифте в своем доме. Женщина, что все поглядывала на меня в кабине, спросила:
- Товарищ Матвеев, это правда, что вы будете играть Пугачева?
- Правда.
- Боже, какой из вас получится бандит! - воскликнула она.
Я тогда даже потерял покой: почему бандит? И, войдя в класс во ВГИКе, спросил у своих учеников:
- Ребята, постарайтесь двумя-тремя словами определить характер, сущность образа Емельяна Пугачева.
И что же я услышал?
- Мужественный...
- Ерник...
- Соловей-разбойник...
- Жестокий...
- Раззудись, плечо...
- Ухарь...
- Благородный бандит...
- Бунтарь...
И конечно же, "защитник народа", "русский герой". Сколько разных и во многом противоречивых определений! Значит, зритель, пришедший в зал кинотеатра, будет требовать - в зависимости от жизненного опыта, образованности - "своего" Пугачева. Выходит, я должен представить свою версию Емельки и этой версией убедить, что она наиболее верна... Да-с!..
А какой все-таки мой Пугачев? В сценарии была его фраза: "Я видел: на крыльце помещичьего дома крепостная женщина своей грудью кормила щенят!..". Когда произносил этот текст, меня словно током било. Какое бесправие, какое унижение человеческого достоинства! Думая об этом, можно ли предположить, что Пугачев родился на качелях-каруселях, на ярмарочном веселье? Нет. Он - из боли, страданий, мучений, печали... Так возникла моя формула образа: "Емельян Печальный". Тот, кто видел фильм, мог отметить, что лик печали я носил не как маску. Мой Емелька горазд бывал и зельем забавляться, и песни петь, и лихо выплясывать, и яростно командовать, и ядрено балагурить... Но все - через печаль, через боль за ту женщину, что грудью кормила щенят. Может, это и есть "зерно образа", как учил Станиславский?
Работа над фильмом шла мучительно сложно. Почему-то не ладили между собой режиссер и сценарист. Чуть ли не каждый день прямо на площадке мне вручали новый текст, написанный Володарским, а иногда, и довольно часто, самим Салтыковым. Какая это мука: готовишься с одним монологом, он "на кончике языка", он стал моим, близким, легким, и на тебе - совсем другое. Порой приходил я в неистовство. Но Алексей - талантлив он был чертовски - как танк шел на меня со своими аргументами и почти убеждал.
Снимали мы часть фильма в Смолевичах, под Минском. Декорации, выстроенные художником С. Волковым, были потрясающие. Целый казацкий городок, Яицкий. Двести тысяч тогдашних рублей - не Бог весть какие деньги для сооружения настоящих домов, богатых куреней, кузниц, церквей, улиц и площадей, мощенных брусом... Недавно в поисках натуры для съемок фильма "Любить по-русски-3" заехал я в те дорогие мне места и с горечью увидел, что городок совершенно разорен...
Наш фильм не считался "полочным", его никто официально не "арестовывал", но на экранах он прошел жарким летом и малым тиражом. Телевидение показало его спустя... пятнадцать лет. Не знаю, что и думать: почему так тихо, но и как-то зловеще приняли эту картину? Может, и вправду генерал КГБ напророчил?
И все же я люблю нашего с Салтыковым Емельяна Ивановича, Емельку, "осударя-анпиратора"! Он - в активе моего творчества. В активе моих усилий создать русский самобытный народный характер.