.jpg)
Новая опера сделала еще одну попытку сдружить Вагнера с нашей публикой
В московской Новой опере показали «Летучего голландца» Вагнера. Парадокс времени и места: в космополитичной Москве, где чего и как только ни ставят, великого немецкого романтика, преобразователя оперы, да что там – революционера всей мировой музыки – последовательно осваивает только эта труппа. А если учесть, что нынешняя работа воссоединила опять же парадоксальный тандем рафинированного виртуоза Филиппа Чижевского (дирижер) и брутального провокатора Константина Богомолова (режиссер), уже зарекомендовавший себя громкими проектами вроде «Триумфа Времени и Бесчувствия» в Московском академическом музыкальном театре и «Кармен» в Пермской опере, то станет ясно: супераншлаг событию был обеспечен.
Если кто не помнит, в тончайшей философской притче Генделя громадное тщание команды Чижевского сочеталось со смачным поеданием на сцене детских мозгов (так либреттист Владимир Сорокин истолковал тему пожирания Временем своих детей). А в шедевре Бизе главная героиня, на сей раз уже только стараниями Богомолова (он тут и драматург), превратилась из испанской цыганки в одесскую еврейку, комиссаршу времен революции, включившую сексуальную распущенность в свою революционную мораль. А что, не без логики, правда? Хуже другое: ради этого «освежения» сюжета одну из самых гениальных опер мира жестоко покромсали, взамен напихав вставных номеров типа «На Дерибасовской открылася пивная»…
То ли прислушавшись к критике, то ли просто найдя ту дорожку исхоженной, постановщики на сей раз решили чуть сдать назад: в очаровательной, уже совершенно вагнеровской по языку, но еще считающейся с оперными канонами времени партитуре (компактна – два часа с минутами, полна изумительных арий, дуэтов и терцетов, от чего впоследствии творец безразмерно-текучих музыкальных драм отказался) не изменено ни одной ноты.
Не очень сильно изменен и сюжет. Ну, превратился Голландец из моряка-скитальца, за давний грех обреченного на вечную бесприютность, в отечественного маньяка – убийцу неверных подружек, отбывающего заключение в северной колонии «Белый лебедь», бегущего оттуда и под видом артиста Московской оперетты с потерпевшего крушение самолета забредающего в соседнюю деревню Бураново-2. Ну, стал папа главной героини Сенты не норвежским капитаном Даландом, а главой местной артели охотников, только что вернувшимся из Москвы, где продавал свой пушистый товар. Ну, норвежский же юноша Эрик переквалифицировался в бурановского метеоролога, влюбленного в Сенту (художник-постановщик Лариса Ломакина). Но суть конфликта осталась прежней: преступника, которого сделала таковым уродливая жизнь (мама, первая невеста и та, что стала женой – все оказались шалавами), пожалела одна-единственная, по-настоящему чистая женская душа. Как это по-русски, правда? Даже удивительно, что никто прежде, если только мне не изменяет память, не обращал внимания на этот родной нам оттенок вагнеровской истории.
И, будто вдохновившись этим озарением, Богомолов…опять-таки не могу подобрать другого слова, кроме «напихивает» – драму нашими домашними ассоциациями. Поющие персонажи, как и положено, изъясняются по-немецки, но в русских субтитрах постоянно сбиваются то на визборовскую «Ты у меня одна», то на алибасовскую «Фаину», то даже на «Кольщика» Михаила Круга. Сам маньяк по любому поводу заявляет: «Устал я греться у чужого огня, но где же сердце, что полюбит меня», и это признание вполне корреспондирует с маской Мистера Икса, которую он вместе с прочим опереточным хламом напялил на себя у обломков упавшего самолета. Для полноты ощущения этот маскарад иллюстрируется видеоцитатами из популярных фильмов вроде того самого «Мистера Икса» или «Свинарки и пастуха». Правда, однажды возникает и жуткий немецкий «Носферату» 1922 года, но после него мы быстро возвращаемся на родные просторы.
И как же милы деревенские женщины, в ожидании мужей вырядившиеся не хуже знаменитых бурановских бабушек! Как уютны избушки со светящимися в северной ночи окошками! Ностальгична даже форма офицеров тюремной охраны, еще советского покроя – дело происходит, как говорит бегущая строка, в 1993 году. «Грустном», добавляет она: намек на историю героев? Или всей страны, именно тогда, кажется, окончательно понявшей, что сказка о грядущем благоденствии оказалась очередным государственным враньем? Кстати – совпадение, конечно, но какое удачное – с выходом в эти же дни фильма Александра Велединского по роману Сергея Шаргунова «1993»! Хотя, разумеется, каждый зритель волен толковать и увиденное, и возникшие параллели по-своему…
Но насчет грусти – это точно. Особенно грустен конец. Он даже грустнее, чем у Вагнера, где, как написано в партитуре, герои хоть в последний момент, но воссоединяются на небе. Здесь же метеоролог не вступает в «дуэль» за Сенту, он просто доносит начальнику лагеря на беглеца, и того прямо из-под венца с побоями возвращают в камеру. Сента с отчаяния выходит за метеоролога, но год жизни с ним убеждает ее в совершенной ошибке. Она возвращается, добивается свидания с любимым и у всех на глазах со словами «сама стану себе маньяком» режет собственную шею…
Можно спорить о том, насколько богомоловские придумки смелы, кощунственны или плоски. Но и меня, которому сценическая суета временами страшно мешала воспринимать музыку (одно кормление волков обломками опереточных рук и ног на трагической выходной арии Голландца чего стоит), эта скрываемая за хохмами грусть обрусевшего сюжета под конец проняла не на шутку. Перед самим же музыкальным решением – великолепным (как и большинство известных мне работ Чижевского) – могу только снять шляпу. Все солисты – на своем месте: деловито-положительный Алексей Антонов (позвольте назвать мне его героя вагнеровским именем Даланд, а не непонятно откуда взявшимся Дональд), отчаянно-страстный Хачатур Бадалян (Эрик, хотя у Богомолова он почему-то Георг), мечтательный Антон Бочкарев (вечно «тепленький» Рулевой, то бишь шофер), правильная, как телеграфный столб, Мари (из воспитательницы Сенты переквалифицировавшаяся в руководительницу местного хора)… Особых слов заслуживает исполнительница главной женской роли Марина Нерабеева, иногда, не выходя из образа вагнеровской Сенты, преображавшаяся, казалось мне, в этакую Настену из распутинского «Живи и помни» - «женщину с застывшей болью на лице». И, конечно, Игорь Подоплелов, у героя которого тоже время от времени сквозь облик ряженого Мистером Иксом Голландца проступали черты обреченного дезертира Андрея. Право, с такими солистами Новой опере, считаю, можно отважиться и на «Кольцо нибелунга» (которое в Москве, кажется, не ставил еще ни один театр, по крайней мере в обозримые для меня десятилетия). Интересно – смогут ли гипотетические постановщики и в его эсхатологии найти русский акцент?
Не скрою восхищения работой хора под руководством Юлии Сенюковой, особенно – в сумасшедшем по динамике финале, где сталкиваются веселый лендлер крестьян и страшная песня мертвых матросов (тут – заключенных тюрьмы).
Наконец, как не сказать о роскошной палитре оркестра, от проникновенных голосов солирующих деревянных и нежно-любовных струнных до тысячетонных, будто летящий на тебя корабль мертвецов, медных – и все это не в хаотическом буйстве, а направляемое безошибочной волей дирижера-постановщика. Может быть только, стоило бы уважаемому Филиппу иногда чуть сдержать свои лихие темпы – например, в увертюре? Это бы позволило еще больше насладиться и его работой, а главное – гениальностью Вагнера.
Еще штрих: нынешний спектакль – первый пример сотрудничества между Пермской оперой, где премьера состоялась весной, и Новой, чья очередь наступила теперь. Почин, достойный продолжения!