- Из 60 лет 39 вы выступаете на сцене Театра имени Моссовета. Редкостное постоянство...
- На самом деле мой трудовой стаж значительно больше. В кино я начал сниматься еще в 1963 году, будучи студентом, а в 1966 году поступил в Ленком к Анатолию Эфросу, после чего служил рядовым в Театре Армии, и только в 1969 году попал к Юрию Завадскому в Театр имени Моссовета.
- И, как я понимаю, из этого коллектива не собираетесь уходить?
- Однажды я пробовал уйти, правда, ненадолго. Во время этой паузы я продолжал сниматься в кино, и в это же время со мной случилась беда. На съемках в Чехословакии я попал в автомобильную катастрофу и год провалялся в больнице.
- Интересный был фильм?
- Ничего особенного - милая детская сказка по Андерсену. Обидно было другое: из-за продолжительного лечения я потерял роль Трилецкого в фильме Михалкова "Механическое пианино". Никита, узнав о моем несчастье, долго ждал меня, звонил в Прагу, советовался. Я же, поняв, что не скоро выкарабкаюсь, предложил ему не пробовать других актеров на эту роль, а сыграть самому. Что он и сделал, по-моему, замечательно.
- Вам довелось работать с такими великими мастерами, как Андрей Попов, Анатолий Эфрос, Юрий Завадский. Можно сказать, что они сделали из вас артиста?
- Актера из меня сделал Господь Бог. Это в высоком смысле, а если рассуждать попросту, то у меня не было режиссера, который бы постоянно воспитывал меня, вел за ручку. Однажды Ростислав Янович Плятт сказал мне: "Знаете, Женя, я всю жизнь учился у Юрия Александровича Завадского и многим ему обязан, но тем не менее мы разные люди: он эстет, а я хулиган". Мне так с режиссером не повезло, поэтому я благодарен своим великим партнерам - Гиацинтовой, Раневской, Бирман, Марецкой, Орловой, Плятту, у которых многому научился.
Первой моей наставницей была Цецилия Мансурова. К ней я пришел до поступления в Щукинское училище по просьбе моей бабушки (в юности они были подружками), чтобы она прослушала меня и вынесла вердикт: стоит мне заниматься актерством или нет. "Добро" было получено и по совету первой исполнительницы принцессы Турандот поменял свой репертуар.
- Выходит, у вас была артистическая семья?
- Вовсе нет. Один дед у меня был инженером-путейцем, второй - изобретателем и оперным певцом, но тяга к изобретательству перевесила оперу, и он вынужден был петь только дома. Отец занимался радиолокацией, мама преподавала, как и две мои бабушки. В общем, как писали раньше в анкетах, я из семьи служащих.
- В театре мне рассказывали, что несравненная Любовь Орлова выделяла вас среди артистов. А вы как к ней относились?
- Я восхищался ею. В театре она вела себя очень просто, была со всеми предупредительна и сдержанна. Но при этом в краешках ее широко распахнутых глаз всегда таился скрытый кураж. Помню, однажды наш костюмер Агния Ивановна спросила у Орловой: "Любовь Петровна, а почему вы всегда такая ровная, никогда не сердитесь?" На что Орлова ответила: "А с чего мне сердиться..." Хотя у нее, как и у каждого человека, были свои проблемы. Это только снизу кажется, что там, на пьедестале, их нет.
- Евгений Юрьевич, вы тоже восходили к своему пьедесталу много лет. И как вам сейчас на нем?
- Уж не знаю, на мое счастье иль на беду, но я не восходил, а сразу вытянул свой звездный билет после таких картин, как "Я шагаю по Москве" и "До свидания, мальчики". Более того, с первых шагов в кинематографе я понял: на самый верх не надо карабкаться, поскольку там начинаешь биться головой в "потолок". Я отказывался от тех ролей, которые могли принести шальной успех. Возьмите, к примеру, актера Александра Демьяненко: сыграл Шурика у Гайдая и после этого его карьера прекратилась. А ведь он был замечательный, разноплановый артист, но прилепился к нему этот легковесный Шурик, и режиссеры больше его не видели ни в каких других ролях. Одним словом, я избегал дешевой популярности. Видимо, поэтому меня так смущает нынешняя эстрада, где все делается на потребу невзыскательной части публики. Меня удивляет, что эти люди называют себя артистами. Да какие они артисты? Работники шоу-бизнеса и все. Главное для них - как можно больше заработать денег.
- Но ведь вы тоже зарабатываете деньги?
- Да, зарабатываю, но все-таки главным для меня является искусство и только потом - деньги. Не буду скрывать: иногда у меня бывали искушения, когда ради гонораров я поступался своими творческими принципами. Но почему-то каждый раз это заканчивалось ничем: ни творческого удовольствия, ни денег я не получал. После чего сделал для себя вывод - это не мой путь. Когда же выбираю работу по душе, то и Господь Бог не дает мне пропасть материально.
- Но это в кино вы можете выбирать, а в театре все иначе... Ведь не случайно актеры считают свою профессию зависимой.
- Я не понимаю артистов, которые сетуют на свою зависимость. Считаю, что все идет от характера: если ты ощущаешь себя зависимым человеком, то и будешь зависим, а если чувствуешь себя свободным, то и будешь им.
- Вы всегда ощущали себя внутренне свободным?
- Да, но не всегда внутренне гармоничным. Поначалу этот инстинкт свободы приводил меня к конфликтам, не хватало веских аргументов и мастерства, чтобы доказать свою точку зрения. Сейчас у меня и аргументов больше, и творческого авторитета тоже, поэтому легче доказывать свою правоту.
- Скажите, вы страдаете, когда вас обходят с новыми ролями? Завидуете своим соперникам?
- Это зависит, какой режиссер ставит, бывает так, что и никакой роли не захочешь... А потом оттого, что я никогда не рвался много играть (разве только в молодости) и был даже рад, когда образовывались паузы, то и никому не завидовал. Сама жизнь для меня значит больше, чем искусство. Ведь, помимо театра, много других интересных дел и событий, можно просто жить, созерцать, любить. Лицедейство - это лишь один из инструментов, с помощью которого я выражаю свое видение мира. Главным же для меня остается духовное совершенствование.
- Наверное, вы много читаете?
- Скажу так: избирательно. В юности я увлекался Пушкиным, Гоголем, Достоевским, Буниным, Булгаковым, позже Платоновым. Теперь же меня в основном интересует религиозная и философская литература, и я заново открыл для себя Владимира Соловьева. Его философию трудно постичь, если не веришь в Бога, а к нему я пришел довольно поздно, только к тридцати годам. Сейчас невозможно в это поверить, но когда я шел креститься, то надел черные очки, чтобы меня не узнали и не донесли в райком партии.
- Вы раскаиваетесь, что состояли в партии?
- Да нет. Ведь коммунистическая партия была частью государственного аппарата, и если ты хотел занимать в жизни активную позицию, то резоннее было состоять в ней. Так легче было защищать свои позиции и в театре, и в кино. Когда произошла перестройка, то поначалу я верил, что прогрессивно настроенные коммунисты смогут противостоять консервативным силам внутри партии, был сторонником Александра Николаевича Яковлева, но после вильнюсских событий я пришел домой, лег на диван и... вышел из партии.
- А ваше довольно позднее (как вы сами выражаетесь) обращение к Богу было продиктовано каким-то важным событием в жизни или это был итог ваших длительных размышлений над смыслом бытия?
- Много всякого было. И потом, как мне кажется, я был рожден верующим, но не знал этого, а чувствовал через искусство, через поиск гармонии. В моем сознательном обращении к Богу многое сделал Алеша Карамазов, которого я сыграл в спектакле Павла Хомского. Вообще-то дорога к Богу - она бесконечная. На этом пути тебя постоянно подстерегают искушения, ты борешься с ними, оступаешься, падаешь, поднимаешься и снова идешь дальше. Причем это твой личный опыт, и ты не имеешь морального права перекладывать свои трудности на плечи других.
- Ну а трудности своего сына, который занимается кинорежиссурой, хотели бы взвалить на свои плечи?
- И не раз пытался это делать, но... По родительской слабости мы стараемся оберегать своих детей, однако то, что нам кажется правильным, еще не значит, что им тоже так кажется. Пока Сергей доверяет моему мнению и отношения у нас хорошие, но прямого влияния на него я уже не имею, разве только он может учиться на моих ошибках, хотя на чужих ошибках ничему не научишься. Надо самому сто раз разбить лоб, измучиться, испереживаться, чтобы потом из этого родилось художественное зерно. Люди обычно бегут от страданий, но ведь без них человек - не человек, без этого он никогда не поймет страждущего.
- Вам, как я понимаю, это свойственно и, наверное, поэтому вы не проходите мимо человека с протянутой рукой?
- Я подаю только калекам и бедным старушкам. Правда, не раз видел в метро, как одна и та же переодевшаяся бабуля просит на разных станциях. А однажды, подав чистенькому инвалиду в коляске, я услышал: "Лучше бы автограф дал". С такой просьбой ко мне нередко обращаются на улицах, и я не отказываю, ведь мы, актеры, должны приносить людям радость...