Странная для праздника тишина. Она будто прохладной рукой касается нашего разгоряченного лба, и сразу вспоминается детство и тот День Победы, который впервые озарил тебя, маленького, и навсегда остался в календаре твоего сердца. Вроде ничего особенного и не было в том 9 Мая. А вот стоит он перед глазами весь - от восхода и до заката.
Окна чистые, будто их и нет - бабушка мыла под праздники. После ночного дождя все во дворе сияет, как медное, - первые листья, лужицы, огородная тачка... Далеко на вокзале диспетчер ворчит по громкой связи на нерасторопного составителя поездов Евдокимова. Чей-то высокий и печальный голос протяжно просит из соседского приемника:
Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат,
Пусть солдаты немного поспят...
Дождевая вода стоит в желобке между створок. Липовой свежестью веет в комнаты. Бабушка завела тесто для пирожков и унесла его в теплое место.
Звонок в дверь. На пороге стоит Ольга Михайловна - бабушкина подруга, глазной врач. Она живет через двор от нас, в однокомнатной квартирке, где половину комнаты занимает старинное, под орех пианино. На пианино в деревянной рамочке стоит портрет Лемешева в роли Ленского.
Ольга Михайловна всю войну прослужила в госпитале, спасала зрение раненым. После войны осталась одна, навсегда одна. Каждый год 9 Мая она приходит к бабушке и читает письмо, которое написал ей с фронта любимый человек. Всего одно письмо. Второго он не успел написать.
Начитавшись и наплакавшись, бабушка и Ольга Михайловна говорят про жизнь, но тут я влетаю на кухню и зову их: "Парад начинается!.."
У меня прямо все внутри дрожит от восторга, когда из телевизора раздается: "Говорит и показывает Москва!.." А когда звучит команда "Пара-а-а-д, смир-р-р-на-а-а...", мы с дедом невольно вытягиваемся в струнку. Так, стоя, мы смотрим весь парад. Величавое, как морской прибой, "ура-а-а" растекается по площади и, кажется, захлестывает наш маленький северный городок.
После парада я вылетаю во двор, ожидая увидеть там самоходки, танки и бравые полки, но около сараев бродит лишь Сашка, перепоясанный старым солдатским ремнем. Я вспомнил, что мы договорились сегодня играть в штурм Берлина. Вот и Сережка прибежал, нахлобучив настоящий шлем танкиста. Мишка вышел, как всегда, важный и даже с полевой сумкой.
Полдня мы бились с врагом, до хрипоты наорались "ура" и тут решили: баста, Победа! Расписались углем на кочегарке, как наши на рейхстаге, и забрались на оставленный рабочими каток. От него замечательно пахнет теплым асфальтом и машинным маслом. Мы сразу поняли, что каток - это паровоз, и он повезет нас домой. Мы все в орденах и медалях, у Мишки полная сумка наградных документов.
Паровоз, блестя чернотой на боках и алой звездой на груди, несет нас в 45-й год. Полный эшелон веселых солдат! Клубы дыма победно рвутся из трубы - будто белые пуховые платки летят по окрестным деревням и полустанкам. Старушки крестят поезд торопливой жменькой, девочки в белых косынках машут вербочками, а белобрысые мальчишки в восторге бегут по первой траве и кричат: "Дяденьки, возьмите нас с собой!.." И как-то стыдно становится, что мы их не можем подхватить, а паровоз не может остановиться.
И тут совесть нас обжигает: а мы-то как в этом фронтовом поезде оказались, по какому праву?.. Но те, кто рядом смотрит на нас по-братски, никто не требует, чтобы мы достали из вещмешка свидетельство о рождении. Ликующий свисток вышибает из нас сомнения, как пробку из бутылки. Это не сон. Мы свои. Мы победили. Мы скоро будем дома!