Уход Даниила Гранина, пусть даже на 99-м году жизни, когда все, кажется, им уже сказано и давно написано, - для нас потеря особого рода
Когда не стало Астафьева, Солженицына, Распутина и других свидетелей трагической эпохи, кто кроме него обладал авторитетом хранителя совести и правды? Кто мог сказать ее в лицо и руководителям забывчивой Европы, и лидеру своей собственной страны с теми вескостью и правом, которые были у него? У меня есть такое опасение, что теперь желающим отлакировать историю, врать народу, вешать мемориальные доски Сталину станет легче. К счастью, остались книги. Слово одному из вдумчивых их читателей, композитору, автору музыки к последнему фильму по сценарию Гранина «Петр Первый. Завещание».
Гранин — фигура выдающаяся безусловно, без всяких преувеличений. Это в буквальном смысле человек-век. Как писатель он сумел дойти до истин, мало кому доступных. В первую очередь это касается, конечно же, его произведений о войне, которую и я пережил, только мальчишкой, в Москве, а он — молодым воином в Ленинграде и далее на фронтах.
Безусловно, та война для двух наших столиц была разной — при всей трагичности московской осени 1941 года она не идет в сравнение с катастрофой 900-дневной блокады и гибели миллиона ленинградцев. И все же многое, очень многое было общим.
Гранин описывает крах ленинградской обороны в первые же месяцы войны, когда город стоял практически беззащитным и Гитлер не вошел в него только потому, что хотел обойтись без штурма и ждал капитуляции. А я помню октябрь 1941-го, когда Москва оказалась под прямым, ничем, кроме тел, не прикрытым ударом и каждый день промедления мог оказаться для нее, а значит, для России роковым. Помню, как попал под бомбежку, нас засыпало, меня еле откопали, а дядю убило... И могу оценить ту степень дотошности, с которой Гранин все это описал по отношению к своему городу.
Вечным комом в горле будут стоять у следующих за нами поколений эти наблюдения: как растягивать блокадный паек черного хлеба на день, как вести себя в очередях, как переносить голод, чтобы сохранить хотя бы малый шанс выжить. Они, эти свидетельства, абсолютно достоверны во всех деталях, потому что придумать такое нельзя. Никакая человеческая и даже писательская фантазия не способна родить подобные истории, когда люди умирают, а у их близких нет сил на похороны и мать может полгода жить в квартире, где рядом лежит ее мертвая дочь...
Все это Гранин открыл с такой силой и болью, что оно уже не покинет меня до последнего часа. Ту военную правду, даже малую ее часть, которую довелось наблюдать мне, я подсознательно, следуя инстинкту самосохранения, старался забыть, поскольку она страшна. А он, Гранин, не позволяет нам это сделать. И он, пожалуй, прав.
Конечно, это был великий патриот Санкт-Петербурга, знавший, любивший и защищавший свой город со всей страстью.
У него был свой, личный счет к Сталину за то, что тот, невзлюбив Ленинград и вечно подозревая его во фронде, опасаясь оттуда бунта, фактически подставил город под страшный блокадный удар. Именно Гранин первым сказал об этом преступлении и убедительно подтвердил свою правоту личными свидетельствами с фронта и из осажденного города.
...Да, почти век бытия. Это много, это трудно. Были в его огромной жизни разные страницы. Была и подпись под вошедшим в историю «Письмом 42-х» в поддержку Ельцина в пору его противостояния с Верховным Советом РФ. Многие сегодня осуждают подписавших тот документ, одобрявший действия человека, активно участвовавшего в разрушении Советского Союза, далекого от образцов государственной мудрости. Но я бы тут проявил осторожность. Наши оценки меняются. А тогда, вспомните, очень многих пугала вышедшая из берегов стихия, и мало кто представлял последствия того черного октября 1993 года. Одно несомненно: все эти люди — Окуджава, Астафьев, Василь Быков, Гранин — ни в малейшей степени не преследовали личную выгоду, которую извлекли для себя те, кто был реально приближен к ельцинской власти, кто занимался вывозом из страны капиталов, доставшихся в наследство от уничтоженной страны, кто воровал, выгадывал, припрятывал. Они были совсем другими — и к Гранину это имеет самое прямое отношение.
Бесспорно, Даниил Александрович был тем самым человеком (а их, на мой взгляд, не так уж много), к которому прислушивался президент Владимир Путин. Очень многие стремятся к этому уху, но мало кому удается сказать что-то действительно такое, что имело бы на президента прямое влияние. Понимаю, что в другой час на эту тему можно было бы и поспорить, но сегодня для меня очевиден факт: после ухода Гранина другого человека из области культуры, обладающего подобным авторитетом, больше нет. И это, безусловно, печально.
Что касается фильма «Петр Первый. Завещание», то горжусь этой работой. К сожалению, Даниил Александрович, которому в ту пору уже перевалило за 90, в студии не появлялся. Их с Владимиром Бортко сценарий мне был явлен уже в полностью законченном виде, поэтому и особых комментариев к нему от Владимира Владимировича как режиссера не поступало. Однако я оценил всегдашнюю для мастера твердую писательскую руку, серьезность погружения в историю и железно нерушимую форму произведения. И духовные токи от него я тоже, конечно, ощущал. Как ощущал их от Булгакова, когда делал с Бортко «Собачье сердце»...
Очень надеюсь, что Россия и Петербург достойно увековечат память своего великого гражданина Даниила Александровича Гранина.