Автор знаменитой «Лошадки» и других ироничных песен, под которые кайфовала продвинутая молодежь рубежа тысячелетий, записал новый альбом «Везде и нигде», с которым собрался в большой концертный тур. Какие детские и недетские вопросы задает Найк Борзов в этих вещах?
— Слушая многие ваши тексты, часто вспоминаешь гойевскую гравюру «Сон разума рождает чудовищ». Но музыка ваша светла, а в новом альбоме просто-таки очень красива. Как так получается?
— Злость, зависть, иллюзии и подмены понятий по-прежнему управляют обществом. Но может быть, с новой остротой пришло сознание того, что уродству должна быть альтернатива.
— Согласно песне «Поцелуй и укус», апофеоз любви — это быть съеденным.
— Ну, в общем, люди в любви занимаются тем, что насыщаются друг другом. Но настоящая любовь тем и отличается, что удовольствие получают оба. Хотя многим нравится мучить и другого, и себя. В любви есть и светлое, и темное начало. Очень многогранная это штука — любовь, оттого столько лет все о ней поют и никак не напоются.
— В ваших песнях одно из самых частых слов — сон. Бывало ли, что вы переносили сюжет сна в песню?
— Если честно, я в последнее время сплю маловато. Но скажу другое: некоторые песни приходят во сне. Правда, обычно это не самые лучшие песни. Хотя когда они тебе снятся, то могут показаться гениальными, но если ты в этот момент проснулся и смог записать то, что приснилось, в большинстве случаев оказывается, что такого вышибающего эффекта оно не имеет. У того, что создано наяву и во сне, совершенно разная степень прочности. Хотя тема снов меня давно интересует. Я бы даже вложил деньги в такую разработку: ложишься спасть, включаешь видеомагнитофон, и он записывает то, что тебе снится, а потом ты это монтируешь и выпускаешь фильм. Представляете, поспал — и сделал на год работы.
— Ваши песни редко бывают радостными, но почти никогда — минорными. Вы не доверяете минору?
— Ничего подобного, я люблю минор. Но у меня в текстах так много депрессивных моментов, что минор работал бы с ними разрушающе. Мне, наоборот, нравится такая немножко нестыковочка между сумрачным текстом и мажорной музыкой. Хотя мажор — тоже растяжимое понятие. Песня может быть медленной и вполне депрессивной, при всей мажорности. Наоборот, «Поток» в новом альбоме — минорная песня, но очень светлая и заряжающая энергией. На самом деле с минором и мажором у меня были интересные эксперименты. Например, как-то попробовал сыграть «Детку» в миноре — вышла несуразица. А случалось и по-другому: скажем, песня «Находящий утешение в самоубийствах», написанная в 1994 и вышедшая на альбоме «Закрыто», была изначально в мажоре. Но в 2001 году я ее перезаписал в миноре и выпустил на альбоме «Заноза», и именно в таком виде она стала популярна.
— Клип на «Поток» мне показался слишком уж простым, не отражающим множество ассоциаций, рождаемых песней.
— Честно говоря, я на «Поток» вообще ничего не стал бы снимать. Но в 2011 году один молодой режиссер решил делать этот ролик в качестве дипломной работы — это кадры, где я в таких синих тонах полуголый кручу руками. Потом, в 2013-м, мы, уже с другим режиссером и оператором, решили довести ленту до ума и добавили съемки с девочкой у мольберта... Вот клип на «Паническую атаку» мне очень хотелось снять. Клип придумался почти сразу, когда я ее записывал, году в 2011-12-м. Он не такой простой, как клип на песню «Поток». Это такая музыкальная короткометражечка. Паническая атака — в нынешнем мире болезнь трендовая, все более набирающая обороты и в некоторых случаях даже дающая летальные исходы. Она возникает от катастрофической несостыковки нашего внутреннего мира и того, что нас окружает.
— Концентрация негатива в ваших текстах не пугает вас самого?
— Я это уже пережил. Написанная песня — все равно что поход к психоаналитику, с которым ты поговорил спокойно и решил какую-то проблему.
— А за слушателя не страшно?
— Каждый человек воспринимает песни индивидуально. Тем более такие, как мои: я не люблю конкретики, бытописательству предпочитаю символы, очевидным вещам — воздушные замки.
— В театре, в кино не ожидается новых работ? Когда-то вы у Грымова сыграли...
— Это был спектакль «Нирвана». Но отвлекаться от музыки пока не хочется, все-таки это главное мое дело, в котором я наслаждаюсь. Что касается кино — предложения поступают, но они какие-то не очень занятные.
— Путь Михаила Горшенева, сменившего песню на рок-мюзикл, вас не привлекает?
— Театром надо заниматься очень серьезно. Я недавно врубился, почему талантливые актеры предпочитают живую сцену, а в кино только деньги зарабатывают. Театральная сцена — это шаманизм или терапия, когда ты можешь вызвать в себе что-то новое, примерить на себя любую личность. Японские психологи даже советуют своим пациентам играть в театре, чтобы решить их внутренние проблемы. Для них это важно, ведь японцы — суицидная нация... Лицедейство позволяет заглянуть в самые дальние уголки подсознания. Хотя помогает не всем. Очень легко увлечься.
— Когда-то в ваших песнях запикивали слово «кокаин». Сейчас вроде прекратили, власть переключилась на другие безобразия — мат, например. Вы вздохнули с облегчением?
— Нет, я против любой цензуры. Мне кажется, все запрещения работают с точностью до наоборот, делая запретный плод более сладким. Особенно если речь о неоперившихся молодых людях, в возрасте до 30, у которых главный импульс — противоречие. Наоборот, надо откровенно говорить с ними на самые острые темы. Иначе они уйдут в панк, анархию, гей-сообщества... И уходят, потому что современным родителям чаще всего не до воспитания детей. Мне кажется, начинать нужно именно с родителей. Может быть, даже ввести для них какой-то экзамен, комиссию, где они должны доказать, что морально готовы к рождению и воспитанию ребенка. Жестко. Но иначе наш безалаберный менталитет не поменять.
— А вы в своей семье как этот вопрос решаете?
— Моей дочке 10 лет, и я отвечаю на все вопросы, которые она задает. Знаете, про гомосексуализм она почему-то еще не спрашивала. Но спрашивала о Боге, и я ей говорил, что в каждом человеке есть Его частица, и чем больше ты будешь ее в себе развивать, тем больше он будет тебя любить. Она воспринимает себя как часть космоса, и вполне самодостаточную. Мы ее научили следовать зову своего сердца. Ей захотелось чем-то заниматься — мы ни в коем случае не говорим: не стоит, это не интересно... Пусть попробует. Любит музыку, поет так, что мало не покажется. Сочиняет песни, рисует, рассказы пишет. Любит своих животных — живых и игрушечных. До сих пор играет в плюшевых зверушек, и мне дико нравится, что это не мегаэротичные современные куклы с огромными губами и грудями, которые с самого раннего возраста зомбируют детей сексуальной агрессией.
— А о чем ваша самая знаменитая песня «Лошадка», что такое кокаин, она вас не спрашивала?
— Ну, я ей объяснял, что в жизни есть не только светлые моменты. Она и сама это понимает, недавно ей пришлось испытать потерю, вполне трагическую, тем более для ребенка, что показало ей: не все вечно под луной. Но это же и позволило понять: жизнь прекрасна и удивительна, и жить нужно здесь и сейчас.
— Тогда напоследок вернемся к «здесь и сейчас». У вас гастроли начинаются с Ростова-на-Дону. Рядом Донбасс, беженцы. Что бы вы хотели нести людям своими песнями? И какие ваши песни там уместнее всего?
— Мне бы хотелось, чтобы мои песни несли мир и гармонию в сердца. Какие песни там подойдут больше или меньше — не думал. «Лошадка», наверняка, подойдет.
— Не скажешь, что сильно оптимистическая песня.
— Не помню, чтобы когда-нибудь ее плохо принимали.
