Экскурс в мир русского глянца 1910-х невольно наводит на параллели с современностью
В Музее русского импрессионизма открылась выставка «Журнал красивой жизни» — оммаж одному из изданий Серебряного века. «Столица и усадьба» строилась по образцу британского Tatler и была первым опытом «русского глянца», до боли похожим на журналы наших дней.
Полную символов эпохи, арт-штампов и эротики выставку легко принять за шутку, если б в ней не угадывался намек музейной команды: а вы помните, чем кончился в 1917-м расцвет того первого русского гламура?.. Хотя вряд ли организаторы сознательно заложили это в концепцию — столь смелые шутки в наше нешуточное время не очень приветствуются... Впрочем, у истории много путей, и то, что однажды произошло как трагедия, второй раз может обернуться лишь фарсом. Будем уповать на это правило, иначе исторические параллели впрямь не на шутку зловещи.
Но как иначе думать о журнале, который и купить мог не каждый (стоил он 85 копеек, тогда как «Огонёк» всего пятак), не то что представить себя на месте персонажей: аристократов и высших слоев купечества. Оказаться в положении подглядывающего в замочную скважину, сгорающего притом от зависти и гнева? Ведь ровно те же чувства может испытать наш современник, листая один из сонма глянцевых журналов, скроенных абсолютно по такому же лекалу: рассказ о выдающихся усадьбах и городских имениях, старом Петербурге, туризме, светских и художественных новостях, перемежаемый рекламой, ассортимент которой тоже для нас привычен — душистое мыло, дамское белье и даже, представьте, автомобиль «фиат»... Правда, недружественную марку нынче сместил родной «жигуль» (тоже, впрочем, в истоке итальянец), но в целом ведь похоже? Как и безмолвная масса населения страны, не имеющая средств не только на авто, но и на такой журнал. Может, и лучше в руки не брать — поводом сорваться, со всеми вытекающими, может послужить любая мелочь.
Давно уже меткий народный юмор, даже сарказм, припечатал: красиво жить не запретишь. И впрямь, журнал «Столица и усадьба» начал выходить в Петербурге за полгода до I Мировой войны. Как окно в канувшую Россию, он давно ценится историками искусства, быта и архитектуры, а нынче и коллекционерами. На отличной мелованной бумаге, с массой фотографий, включая уже и цветные, репродукций арт-творений, шаржей и светских сплетен. Этакий гид по паркам, салонам и гостиным, где непременны ампирные кресла, камин, фамильные портреты и букет в вазе, а рядом томная дама. Помните картину Богданова-Бельского «Устный счёт», где изображён класс народной школы? Оказалось, художник-демократ, сын батрачки писал и светское общество: тому примером в журнале портрет княжны Марии Кудашевой в роскошном доме ее отца. На выставку отобрали артефакты, которые публиковались либо обсуждались на страницах «Столицы...». Набор типичный: виды усадеб, интерьеры, убранные безделушками и цветами, заставленные старинной мебелью, порой с обитателями, чаще всего нарядными дамами. Жанровые сценки, репортажи с бала, пейзажи в путешествии.
В унисон такому контенту — и само не лишенное иронии название нынешнего проекта. Впрочем, нет сомнений: ряд зрителей воспримут «Журнал красивой жизни» всерьёз, найдя тут созвучие собственным идеалам, а может, и руководство к действию. Ведь когда не можешь изменить что-то в жизни масштабно, начинаешь искать отдушину в мелочах, будь то цветы, модные фасоны или обустройство своего клочка пространства. Всё лучше, чем ощущать себя чайником, который греет, греет, да и выплеснет кипяток сквозь притертую крышку!
Размах проекта превзошел все прежние достижения МРИ: 100 картин из 44 музеев России и 14 частных коллекций. Здесь Русский музей, Эрмитаж и ГМИИ имени Пушкина, но преобладают собрания глубинки. Закономерно: в советские годы музейные коллекции часто перетряхивали, стремясь оставлять в столицах шедевры, а менее значимое отсылать подальше. Но и своих сокровищ в провинции хватало — тех, что награбили при национализации, свезли в губернские центры, а потом уже музейщики составляли из них экспозиции по указке партии. Могли наглухо спрятать, а могли и показать «портреты эксплуататоров» в разделе, разоблачающем царские порядки. Спасибо, что не уничтожили!
Теперь эти творения тасуются иначе, но не оставляет мысль, что далеко не все владельцы усадеб и модели художников обладали идеальным вкусом, да и не все авторы были на том же уровне, что Репин или Сомов. И журнал, раз в две недели освещавший как жизнь в дворянских гнездах, так и выставки, это хорошо отражал. Вряд ли нарочно: он фиксировал реальность, пусть и под экзотическим углом зрения. Издатель Владимир Крымов, журналист и бизнесмен не без авантюрной жилки, стремился стать своим в высших кругах. Но весной 1917-го заподозрил неладное — перевел капитал в Швецию и отбыл в кругосветное путешествие, издалека умоляя редакцию «тянуть журнал до последнего»: номер 90 вышел в сентябре.
В отличие от героев своего детища, Крымов прожил до безбедной старости — в Германии, а затем Франции. Считается, что это с него Булгаков писал своего Парамона Корзухина в пьесе «Бег». Не будем порицать человека, не желавшего утонуть вместе с Атлантидой старой России, лучше поблагодарим за то, сколько ценного донес нам его журнал — кстати, нынче только укрепивший собственный статус атрибута роскоши: аукционные цены на оригинальный комплект «Столицы...» внушают трепет, и даже репринт тянет на 400 тысяч.
Признаюсь, видела я много выставок, хороших и разных, но до сих пор не привыкла к такой ошеломляющей яркости на грани пестроты. Да, выстроить стильную экспозицию из разномастных работ нелегко, хотя почти каждый портрет или пейзаж сам по себе хорош. А какие авторы — глаза разбегаются: Александр Бенуа, Исаак Бродский, Борис Григорьев, Мстислав Добужинский, Анна Остроумова-Лебедева, Валентин Серов, Николай Фешин...
Однако МРИ славится и умением вытаскивать из небытия забытых художников. И тут благодать любознательным. Во избежание спойлеров дам лишь несколько примеров. Вот парадный портрет дамы в пышной шляпе с розами, с собачкой, на фоне пейзажа а-ля Гейнсборо — явно не шедевр. Но изображенная художником Виктором Штембером баронесса Дарья Гревениц — не кто иная как праправнучка Жозефины Богарне и правнучка Николая I. Вообразите, сия изнеженная аристократка в начале 1917-го организовала санитарный отряд и уехала на австрийский фронт, приняла Февральскую революцию, в октябре отправилась в Германию, но через год вернулась и стала библиотекарем. Увы, дни свои она окончила совсем не так мирно, как ее августейшая прапрабабушка, а скорее как Мария-Антуанетта: в 1937 году ее казнили большевики, разве что не на гильотине...
Жутко думать о сходстве Великой французской революции и нашей пролетарской. Ещё страшнее осознавать, что общество в России было разделено почти как французское: горстка аристократов, немного богатых простолюдинов и разливанное море санкюлотов, разгневанных роскошной жизнью власть имущих, пока они сами борются за кусок хлеба. Не накликать бы, но ведь параллели заметны и через век...
Ну а пока вернемся в музейные залы. Видите полотно, где на скамейке перед цветущей настурцией сидят «Дачницы»? Это свою сестру-врача и невестку написала Елена Киселева. Мало ли людей носят столь привычную фамилию, но эта художница приходится дочерью известнейшему математику ещё царской поры, автору дошедших до 1960-х учебников Андрею Киселеву. И жил этот педагог не в столице, а половину своих долгих лет в глубинке, хотя сумел заработать на два доходных дома в Петербурге, дачу в Куоккале и под Петергофом, роскошный автомобиль и мастерскую для дочери в Париже. Добавьте особняк в Воронеже и усадьбу близ него, реквизированные в 1918-м, когда престарелый, давно вышедший в отставку педагог был вынужден вернуться из Петербурга в Черноземье и вновь пойти на службу теперь уже новым гегемонам, ютясь в коммуналке в его собственном доме. В дальнейшем математик, чьи тиражи обгоняли издания Льва Толстого, всё же перебрался в Петербург и преподавал до 80 лет. Однако потерял из виду сына Владимира, офицера флота, и дочь Елену: их путь лежал в эмиграцию. Любимая ученица Репина, первая выпускница Императорской академии художеств, удостоенная пенсионерской поездки в Париж (прежде такое право получали лишь мужчины), Киселева проживет более полувека в Белграде, оставив живопись после трагической смерти сына. И на склоне лет передаст свои работы в родной Воронеж, который организует ей первую персональную выставку, а впоследствии обустроит зал прекрасной художницы во дворце XVIII века.
Кстати, выставка Киселевой прошла в 2017 году и в Москве, в Музее русского импрессионизма — гляньте, на сайте МРИ до сих пор можно увидеть несколько великолепных репродукций с нее. Вот так наш рассказ о петлях истории искусства и просто истории вернулся в его исходные стены. Где почти за каждым экспонатом несерьезной, на первый взгляд, выставки может стоять поразительная, порой блестящая, но часто зловещая судьба. Поистине — шутка ложь, да в ней намек.