Возрожденные «Ленинградцы» - это ответ на все наши сегодняшние споры
Концерт, состоявшийся в минувшую пятницу в Колонном зале Дома Союзов, по смыслу сравним с выступлением писателя Даниила Гранина в бундестаге. А возможно, это даже более прямое свидетельство подвига и трагедии Ленинграда в Великую Отечественную войну, поскольку исполнялась музыка, сочиненная композиторами города именно в дни блокады. Исполнялась, заметим, по большей части впервые. «Труд» писал об этом — но еще до концерта. Сегодня, когда событие состоялось, его подлинный масштаб представился еще более значительным.
Признаюсь, была мысль: ну да, блокада, страдания... Но ни одного великого композиторского имени, если не считать Шостаковича с его песней «Клятва наркому». Мясковский — уважаемый мастер, но все же не гений шостаковичевского ранга, к тому же не ленинградец. Ленинградского в его кантате «Киров с нами» — только стихи поэта-блокадника Николая Тихонова...
Но вот вам еще одно доказательство: люди, попавшие в экстремальные условия, способны на невероятное. Почти вся программа оказалась мощной! И уж точно исполнить ее было необходимо — хотя бы учитывая обстоятельства, в которых блокадная музыка создавалась. То, что 90% ее за 70 лет ни разу не было затребовано из нотных архивов — тяжелый укор послевоенным поколениям.
А центральные сочинения вечера просто потрясли. Например, страницы оперы Валериана Богданова-Березовского «Ленинградцы», особенно сцена матери с умирающей дочкой в бомбоубежище. Это прекрасная, жестко-современная для середины ХХ века музыка уж точно не слабее военных партитур, скажем, француза Онеггера. Только их знает весь мир, а эту, к стыду нашему, мы открываем лишь сегодня. Рядом — чудесная лирическая песня Бориса Гольца «Светит в небе звездочка высоко», из которой слышно, что это, вероятно, был композитор с мелодической силой не меньшей, чем у Валерия Гаврилина — но он умер от голода в 29 лет в марте 1942-го. За песней — традиционная православная хоровая молитва «Святый Боже», которую, можно подумать, составители программы вставили ради крас-ки в порядке монтажа — и только спустя несколько секунд понимаешь: это тоже блокадная музыка, один из 10 духовных хоров, написанных одним из лидеров Союза советских композиторов Борисом Асафьевым в декабре 1941-го — январе 1942-го.
Очень правильно, что программу теперь повезут по столицам федеральных округов, а завершится ее российский тур в городе, которому она обязана своим рождением, — Санкт-Петербурге. Мне кажется, имело бы смысл показать ее и в Берлине, и в Париже, и в Нью-Йорке. Если уж мы до сих пор не знаем всех страниц блокады, то подавно их не знают там. И снять бы видео — далеко не только столицы имеют право прикоснуться к подвигу отечественных музыкантов.
Программа прошла под управлением известного дирижера Василия Синайского. «Труд» не упустил возможности узнать, какие чувства она пробудила у этого воспитанника петербуржской дирижерской школы. А заодно узнать и о других творческих делах музыканта, ведь это, по сути, первое серьезное интервью Василия Серафимовича в России после его ухода 3 декабря 2013 года из Большого театра.
— Нынешняя программа пробудила в вас чувства петербуржца?
— Я именно из-за нее и согласился приехать в Москву. Достаточно сказать, что Василием меня назвали в честь дяди, брата отца. Он был талантливым живописцем, учился в Академии художеств, подавал большие надежды, но умер в блокаду совсем молодым человеком. У меня дома в Петербурге хранятся его акварельные пейзажи.
— Что-то из сочинений нынешней программы было вам ранее знакомо?
— Дайте вспомнить... Пожалуй, ни одного произведения. Это же все найдено недавно. Евгений Кириллович Волков — очень серьезный музыкант, руководитель хора имени Свешникова — и другие участники проекта приложили огромные усилия, буквально откопав эти партитуры. Там почти все — мировые премьеры. Поразило, что многие из этих авторов пишут про Победу. Зимой 1941- 42-х годов, получая паек 125 граммов хлеба! И это не шапкозакидательство, а глубокая вера в то, что Родина не покорится. А какая музыка! Вот «Клятва наркому» — казалось бы, чисто популяризаторская задача, но там такие интересные гармонии, сразу чувствуешь руку гениального Шостаковича. Хотя слова достаточно традиционны: «Великий час настал — ведет к победе Сталин. Его приказ — закон...» А музыку Богданова-Березовского, которую никто у нас не знает, надо изучать и дальше.
Кроме того, программа важна для меня тем, что дала возможность после 12-летнего перерыва встретиться с Госоркестром России, который порадовал чрезвычайно серьезным отношением к работе.
— Кроме этого проекта что сейчас вас занимает?
— Эти два месяца я был чрезвычайно занят. Состоялся мой дебют с Венским симфоническим оркестром в знаменитом венском зале «Концертхаус», где мы сыграли Шостаковича, Чайковского, 9-ю симфонию Дворжака. Меня знают во всех основных оркестрах мира, но последние три года понимали, что обращаться бесполезно, так как я прочно забаррикадирован в Большом. Вот сейчас лечу в Лондон, там программа Рихарда Штрауса с оркестром «Би-би-си Филармоник», поедем с ней по Англии. Потом еду в Швецию с программой Малера.
— Будет ли возобновление театральной карьеры?
— Она никогда не прерывалась. Я еще в Риге в начале своей дирижерской деятельности выступал в оперном театре: «Борис Годунов», «Летучий голландец», «Кавалер розы», «Кармен»: В берлинской «Комише опер» была «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича в постановке замечательного режиссера Гюнтера Нойфельда.
— Все-таки не могу не спросить о Большом...
— Мне там было интересно, я считал себя не совсем декоративной фигурой в этих стенах. У нас с прежним генеральным директором Анатолием Иксановым были хорошие планы — например, мы хотели углублять умение петь французскую музыку, в афише должна была появиться «Манон» Массне. Собирались делать новую «Леди Макбет Мценского уезда» с Кириллом Серебренниковым — вы представляете, насколько это могло стать интересно.
— Как коллеги по театру восприняли ваш уход?
— Очень многие говорили самые добрые слова. Но были и неожиданности. Некоторые из тех, с кем я работал достаточно плотно, и они тогда говорили, что счастливы этим сотрудничеством, — струсили, предали.
— Что скажете о вашем преемнике Тугане Сохиеве?
— В основном знаю его как симфонического дирижера, и только по записям. Несколько лет назад послушал его исполнение «Золотого петушка» в Мариинском театре — было очень хорошо. Дирижировал его оркестром Капитолия Тулузы — с большим удовольствием. Но как он сам дирижирует, я не видел ни разу.
— Когда-то вы как дирижер участвовали в восстановлении легендарного спектакля «Пиковая дама» Юрия Любимова по опере Чайковского в редакции Альфреда Шнитке. Советские начальники не дали тому проекту 1978 года состояться, а премьера состоялась в 1990-м в Карслруэ и потом других европейских городах.
— Мне кажется, этот спектакль и сегодня бы выглядел актуально. Если бы поступило предложение его возобновить, я бы с удовольствием согласился. Там дирижеру надо быть и хорошим клавесинистом. Исполнитель роли Томского читал текст Пушкина, а музыка либо предваряла, либо комментировала события. Не все мне там в равной степени нравилось — например, вырезаны хоры: Любимов где-то вычитал в письме Чайковского, что хоры ему якобы не удались. Ну, Петр Ильич был человеком нервным, подверженным самоедству: Но как оригинальный современный взгляд на классический музыкальный материал та редакция здорово смотрелась. Конечно, если делать ее снова, то ни с кем другим, как с Юрием Петровичем Любимовым. А он мне во время постановки «Князя Игоря» сказал, что решительно пересмотрел отношение к своим прежним работам.
— Что бы вы пожелали Большому театру?
— Чтобы его люди, сквозь все события, положительные и негативные, никогда не забывали, что они работают в великом театре. И в театре прежде всего музыкальном.
— Что кроме музыки доставляет сравнимую с нею радость?
— Сравнимую — ничто. Но в последнее время стал значительно больше читать, уделять внимание фильмам. Например, показались замечательными «Измена» Серебренникова, «Я тоже хочу» Балабанова... И много общаюсь с семьей.