- Юра, твое детство пришлось на военное время. Как считаешь, какие события особенно повлияли на
- Юра, твое детство пришлось на военное время. Как считаешь, какие события особенно повлияли на твое формирование?
- Наверное, это фильм Сергея Герасимова "Молодая гвардия". Меня особенно поразила сцена, в которой Сережка Тюленев зубами развязывал узел, спасал товарища и радовался, что тому удалось спастись. Его пытают, а он молчит. Я рева был. Смотрел на экран и думал: я бы плакал от боли, но тоже никого не выдал бы. Я в школу пошел в 44-м, и для меня предательство было чем-то невозможным. Было дело, один парнишка себя спасал, нас выдавал. А я - нет, никогда.
Войну помню с 41-го года. Немец далекой Сибири, где я родился и рос, конечно, не грозил, но чувство тревоги за судьбу страны было у всех. К нам, в эвакуацию, приехали бабкины родственники из Москвы. Каждый вечер все вместе слушали "Последние известия", отмечали флажками на карте продвижение армий. Тогда еще никто не знал, чем война закончится. А враг все прет и прет, и неведомо, где его остановят. Помню выступление Сталина от 3 июля: "Пусть вдохновляют вас в этой борьбе имена наших великих предков: Александра Невского, Дмитрия Донского, Дмитрия Пожарского и Козьмы Минина, Суворова, Кутузова". Потом под Москвой долбанули немцев. Кто? Сибиряки. А я-то сибиряк, я русский! Как же грудь распирало от восторга, от достоинства.
И потом все, что ни возьми, эту гордость укрепляло. Станислав Ростоцкий как-то сказал, и я с ним абсолютно согласен, что в нашей священной войне музы не молчали, да еще как не молчали! Значит, праведная была война, как бы сегодня ни крутили, ни вертели завиральные западные политики и иные наши СМИ. Договариваются уже до того, что ставят под сомнение очевидные факты. Дескать, какая это победа, если русские потеряли 26 миллионов убитыми, а немцы в несколько раз меньше? Но ведь, как известно, больше всего живой силы гибнет в наступлении. Так, Гитлер наступал всего-навсего от Бреста до Москвы и Сталинграда. А мы прошли не только этот путь в обратном направлении, но и всю Европу до самого Берлина.
- Юра, а как ты открыл в себе актерское призвание?
- В Новосибирске в нашей школе был неплохой драмкружок. Там я познакомился с Витей Лихоносовым, будущим писателем. Мы учились в параллельных классах. Он звездой был, а я его поддерживал. Если Витька должен кому-то по морде заехать, я всегда оказывался рядом. Он был энергичным и нас всех вдохновлял на подвиги. Другой наш товарищ - Эрик Малыгин - нынче лауреат Ленинской премии, доктор наук. Эрик тогда со своей серебряной медалью отправился в Москву в химико-технологический. А я с Витей - в театральный. Вообще-то я рвался в море, хотел пойти в военно-морское училище. Писал в одесскую мореходку, еще куда-то. Но у меня глаз косой, рефлексы не те. Короче говоря, отовсюду отлуп, не пустили меня в море. Детский романтизм разрывал душеньку на части. Лошади, самолеты, геологические экспедиции - вот чего хотелось. И где же это все в театре? Нет, в театре все понарошку, а вот в кино - там по правде. Но кино казалось недостижимой мечтой для паренька из российской глубинки.
- И ты начал с театра?
- На вступительных экзаменах в Москве Витя переволновался. Как увидел Пашенную живьем, у него поджилки и затряслись. А мне было как-то все равно. И, представляешь, меня взяли. Вроде радоваться надо, а я за Витьку оскорбился: как же моего друга не приняли?! Он уехал домой, устроился на завод "Сибсельмаш". Я потом Витьку таскал и к Михаилу Ульянову, и во ВГИК водил на второй, на третий год... Но он зрел сам собой и из колхоза, куда его послали на уборку урожая, привез первые свои литературные опыты.
А я стал учиться в Щукинском, кстати, с Васей Ливановым на одном курсе. Но в столице не усидел. Через полгода по призыву комсомола рванул на трудовой фронт. Стремился на целину, но мама слыхала, что там не только героические деяния, но и пьянки, резня. Запретить не запретила - почуяла: остановить ей меня не удастся. Единственно упросила, чтобы ехал я не на целину, а к моему троюродному брату, который мосты строил. Словом, я сезон проработал на строительстве железнодорожных мостов в Казахстане.
- Но после всех жизненных перипетий ты все же вернулся в искусство. Как постигал актерские премудрости?
- На курсе я был еле-еле душа в теле, никаких амбиций. С "тройкой" по мастерству меня даже выгоняли за профнепригодность, а "пятерки" я не получил ни разу за все шесть лет. Вместо лекций вагоны разгружал, не верил в свои актерские силы. Помню карикатуру, изображающую Щукинское училище: наш ректор Борис Захава в виде наседки, а из яиц вылупляются какие-то стиляги. И подпись вроде такой: "Яйца самой свежей кладки, но порой не те цыплятки". Доля истины в этом была. Но щукинцы - ребята ушлые. Выпускников других вузов распределяли по всей стране, а наши умудрялись пристраиваться в Москве. И вот я единственный со всего курса подписал распределение на родину. Однако до новосибирского театра "Красный факел" я тогда не доехал. Меня приметили на "Мосфильме": в одном фильме дали роль, в другом... Так я застрял в кино. Мечта детства сбылась.
- А я о тебе узнал во время работы над "Андреем Рублевым". Тарковский показал мне фото: "Вот этот будет играть князей - и старшего, и младшего. Мы с ним мало еще говорили, но чувствую, что там скрыта такая мощь"...
- Тарковский меня приметил после фильма о войне "Последние залпы" по Юрию Бондареву, где у меня была главная роль. И Андрей пригласил меня сначала в "Иваново детство" на роль, потом блестяще сыгранную Валентином Зубковым, неотразимым красавцем - его герой соблазнял в фильме героиню Вали Малявиной. Я на это не в обиде, но Андрей меня не забыл, видно, я ему в душу все-таки вкрался. И когда он взялся за "Рублева", мне дали почитать сценарий. Сюжет меня увлек, но я терялся в догадках, кого же мне предложат сыграть. Князей "своих" я и не заметил. Там все-таки не про их вражду, про другое.
Вообще в истории таких персонажей не было. Можно предположить, что авторы "Рублева" намекают на двух братьев - внуков Дмитрия Донского, больших забияк и охотников до междоусобиц. Для остроты коллизии в фильме моих героев сделали близнецами. Игорь Петров, второй режиссер, говорил мне, что Андрей хотел озвучить князей голосами разных тембров. Но Игорь Дмитриевич сказал: "А что ж он, не актер, что ли?" И я сам озвучивал моих персонажей.
- Я так понимаю, что работа с Тарковским оставила в твоей жизни большой след?
- Конечно. Но скажу честно: всю жизнь сниматься только у одного Андрея Арсеньевича я бы не хотел. Как-то журналистка одна призналась, что с кем бы она ни разговаривала по поводу Тарковского, в ответ слышала в основном раболепие: "Ах, Тарковский..." А я вот спокойно скажу: он - своя планета, и я - своя. Мне интересны разные роли у разных режиссеров. С некоторыми по четыре-пять фильмов сделал. Например, с Георгием Калатозишвили, Толей Ниточкиным. Они пришли в режиссуру из операторов. Люди со вкусом, умом, душой и совестью.
- Какие удивительные совпадения. Я в кино работал много, а друзей среди актеров, режиссеров мало. Самые близкие друзья - операторы. У них профессия ручная, руками работают, а это человеку от земли как-то ближе.
- Меня после съемок "Андрея Рублева" про Юсова, оператора-постановщика картины, расспрашивали: как Вадим Иванович работает? А мне и сказать-то нечего: "Да не знаю я. Нас гоняли по болотам. А лошади-то бешеные, ипподромные. Актеры за жизнь свою опасались". А Вадим Иванович просто говорил: "Вот здесь пройти надо". С Андреем часто спорил. На площадке вроде бы ничего особенно творческого не происходило. Но когда фильм смонтировали, от экрана нельзя было оторваться.
- Юра, с момента распада СССР прошло более 15 лет. Как тебе нынешние времена?
- Я абсолютный "совок", с потрохами. Чем и горжусь. Считаю себя марксистом, коммунистом, хотя никогда в КПСС не состоял. В чем мой коммунизм и твое, Савва, православие? В том, что мы за громаду, за людей. Это влезло в меня еще в Казахстане, когда строил мосты с работягами. Никакое они не быдло, не навоз для будущих поколений, как считали некоторые советские начальники. Так вот, сегодня Америка, этот Запад трижды проклятый считают, что у них золотой миллиард, а все остальные - быдло, для их процветания работающее. Я этой идеологии на дух не приемлю. Все русское искусство, начиная со "Слова о полку Игореве", с "Поучения" Владимира Мономаха, - оно за громаду. Вся величайшая, замечательная русская культура на этом стоит. "За други своя", а не только за собственную задницу. У Сергия Радонежского есть замечательные слова: "Любовью и единением спасемся". Поэтому в свое время и под могучую фашистскую машину не легли. Вся Европа и даже часть Африки под ней лежали. А мы - нет.