ИЗ ДНЕВНИКА
11 сентября 1941 г.
Из деревни каждый день уходят на войну 3-4 человека. Пришел и мой черед. Рано утром подъехала к дому подвода, погрузили на нее пожитки и двинулись в райцентр.
До конца жизни буду помнить эту картину: у ворот плачущая старушка-мать и жена с детишками - все шестеро, старшему пятнадцать, младшей годик. Отец на проводы не успел, сторожил комбайны на дальнем поле.
К 10 утра были уже в райвоенкомате. Во дворе собралась большая группа. Разбили по сельсоветам. Родственников, приехавших провожать, к нам не пускали. Разговаривать с женой пришлось через изгородь. К вечеру подали три грузовика, чтобы отвезти на станцию Мишкино. У многих с собой оказалась водка, по дороге прикладывались к бутылкам.
В сумерках подали состав, объявили о посадке. Толпа с яростным плачем кинулась к вагонам. Женские вопли, детские голоса, крики милиционеров и железнодорожников, отгоняющих толпу. Жуткая картина сентябрьской ночи. Помню, как провожали солдат в прошлую германскую войну и во время гражданской войны, но такого рева никогда не слышал. Кто громко причитал, а кто протяжно, со стоном кричал, как будто ему нож под ребро всадили.
9 октября 1941 г.
Немец взял Орел. Теперь рвется к Москве и Ленинграду. Меня на днях подвозил на телеге рабочий конезавода. Говорит, что наши проектируют захватить Турцию, а оттуда наступать на Германию. Тогда война кончится к 24-й годовщине Октября. Вот такие слухи бродят. А до годовщины меньше месяца осталось, и немец под Москвой, а не мы под Берлином.
12 октября 1941 г.
Вчера исполнился ровно месяц, как я из дома, а такое чувство, что год прошел. Сегодня ходили на работу в колхоз. Убирали пшеницу из-под снега, вязали снопы. Скудный колхозный урожай пропал наполовину. Обедали в поле постным ржаным сырым хлебом. Опять болел желудок. В лазарете никому не верят и никаких болезней не признают.
19 октября 1941 г.
Сегодня принимали присягу. Выступал какой-то незнакомый майор. Политрук прочитал обращение в газету. "Ура" солдаты кричали тихо и нестройно. После присяги вопросов никто не задавал. Ничего не знаем, что там на фронте происходит. Прошел слух, что немцы прорвали фронт и подбираются к Москве. Но никто ничего толком не говорит. Под вечер кто-то принес газету. Прочитал статью Алексея Толстого об угрозе Москве.
Комроты долго рассуждал о военной тайне, мол, нельзя говорить никому, что солдатам не выдают оружия, нельзя говорить, что плохо живем. А потом проговорился, что одна надежда - на Бога.
ИЗ ПИСЬМА
23 октября 1941 г.
... Пишу вам третье письмо. Живем вторую неделю в лесу в шалашах, ходим в своей одежде, кормят неважно... Если будете отправлять посылку, положите туда рукавички и теплые носки. И пущай ребята снимут с вышки крепкого табаку, нарубят с корнями и запихают в носки. А еще положите туда свитер, а еще положите холста на портянки да мыла куска два туалетного - и все. И вот еще: не забудьте положить в посылку тетрадей 24-листовых штук пять. Пропишите, что робите, как убрали огород. Пропишите, кого еще взяли на службу и как дела с гусями.
Живи спокойно, Устинья, корми ребятишек и шибко с начальством не заедайся. Может, судьба и Бог приведут еще пожить на этом свете.
ИЗ ДНЕВНИКА
30 октября 1941 г.
Сообщили, что немцы взяли Харьков. Болезни замучили. Горе служить с таким здоровьем. И жизнь не мила. Иной раз мысль приходит, что лучше бы лежать в сырой земле, чем принимать такие мучения. Иногда появляется надежда, но это мнимая надежда. Составили ведомость на выдачу противогазов. Появились и другие признаки, что скоро на фронт.
13-18 ноября 1941 г.
Ехали от Кургана шестеро суток. Прибыли на станцию Грязевец Вологодской области. Дорогой послал две открытки и одно письмо.
20 ноября 1941 г.
Скоро под пули. Мне сорок лет, шестеро детей. Семья полуголодная и раздетая. Эх, русский народ! Да и германский тоже!
Ведь 25 лет не прошло еще, как дрались меж собой насмерть. И вот опять такие ужасы. И наши, и германские правители называют себя одинаково - социалистами. Что создали эти социалисты? Тюрьмы и концлагеря, виселицы и законы о расстрелах.
История не знает таких надругательств и жестокостей, какие применяют эти два зверя - Гитлер и Сталин. Свести бы их и стукнуть лбами, чтобы они посмотрели на свой социализм.
21, 22, 23, 24 ноября 1941 г.
Были в походном марше в сторону линии фронта. Ничего не записывал.
19 декабря 1941 г.
Стоим на вокзале в Данилове. Мороз страшный, многие обморозились. В теплушках тесно и холодно. Начинаю понемногу забывать семью. Как всегда у нас, воду и дров принести некому. Каждый корчит из себя начальника. Зато в карты и домино режутся с удовольствием. В армии такой же порядок, как и в колхозе. Народ-то везде один.
25 декабря 1941 г.
Прибыли в Торжок. Фронт близко. Кровопролитные бои под Ржевом. Виды зарева горящих деревень. Здание вокзала разворочено прямым попаданием немецкой бомбы. Прогнали группу пленных. Они в пилотках и сапогах, кутаются в какие-то шали. Центр города в сплошных развалинах. Говорят, под ними погребено 6 тысяч мирных жителей.
28 декабря 1941 г.
Остановились в небольшой деревушке, вроде наШей соколово - дворов 60-70. Ни одного дома целого. Половина выгорела дотла, одни печи торчат. Кругом пепел и зола. Чистого снега не найти, чтобы чай вскипятить.
Вот и началась фронтовая жизнь, полная всяких неожиданностей. Как было страшно первый раз столкнуться с убитым. Охватила какая-то жуть. Но очень скоро научился перешагивать через трупы.
31 декабря 1941 г.
Встречали 1942 год. Прошлый был невыносимо трудный. Такого, наверное, еще не было в истории. А каким будет новый год? Переживет ли его человечество?
Старшина Семенов принес два чайника водки. Налил каждому по 200 граммов, а потом расщедрился и еще добавил по стакану.
13 января 1942 г.
Стоял на посту у продвещсклада и попал под бомбежку. Все заметались, а часовому деваться некуда. Кажется, что бомба летит прямо в тебя. Сердце останавливается, и перестаешь дышать. Вцепился в винтовку. Бомба упала в метрах ста от меня. Три дерева - в щепки. Несколько осколков угодило в склад. Меня притрусило с крыши снегом и мусором.
Вечером устраиваемся на ночлег. Хозяин-старик и его дочь, старая дева, рассказывают про немцев, которых выбили из деревни несколько дней назад. Кто-то спрашивает, есть ли у немцев вши? Старик усмехается: полно. Укладываемся спать на ржаной соломе. Хозяин говорит, что ее еще немцы натаскали. Я поинтересовался: может, мы от нее немецких вшей наберемся? Политрук, который участвовал еще в первой войне с германцами, деловито объяснил, что паразиты между воюющими армиями различия не делают и свободно перебегают от одних к другим. Избежать этого никак нельзя.
ИЗ СПРАВКИ
Выдана настоящая в том, что красноармеец 1225-го стрелкового полка Соколов Лука Игнатьевич на фронте Отечественной войны 21 января 1942 года получил пулевое ранение левой кисти и находился на излечении в эвакогоспитале 3975, откуда по окончании лечения выбыл.
В такого рода справках обычно отсутствуют подробности не менее интересные, чем основные факты. Лука Игнатьевич Соколов был ранен под тем самым знаменитым Ржевом, которому посвящено не менее знаменитое стихотворение Александра Твардовского "Я убит подо Ржевом". Полегло там наших солдат множество. Все было завалено убитыми и ранеными. В одном из завалов оказался и Соколов. Его вытащили и в жестокую январскую стужу отправили в тыл.
На санях, вывозивших раненых, места не хватало, пришлось пристроиться на салазках, ухватившись здоровой рукой за борт саней. Так оказался он в госпитале с простреленной левой рукой и отмороженной правой. Верхние фаланги четырех пальцев спасти не удалось.
На долгие месяцы оставил солдат свои дневники. Прежде всего надо было научиться заново писать искалеченной рукой. Следующие записи появились почти через год.
ИЗ ДНЕВНИКА
8 января 1943 г.
После излечения направили меня в военную тыловую часть с таким названием: Авиационный химический полигон. Начал служить в должности караульного, охраняя в степи склады химических отравляющих веществ.
20 марта 1943 г.
Приснился красивый сон. Будто летят какие-то птицы, вроде орлы, и потом превращаются в моих детей. Снилась жена Устинья Егоровна, веселая. Вообще в последнее время все больше крестьянские сны снятся - лошади, овцы, пшеничное поле, как солому скирдую. А вот на днях приснился шаткий мостик, и идет по нему навстречу мне вождь.
12 мая 1944 г.
Прошел слух, что тем, кто служит с начала войны, дадут отпуск домой. Вышел закон о многодетных матерях, а об отцах почему-то никто не думает.
7 июня 1944 г.
Поругался с начальством. Кончилась, видно, моя служба здесь. Откомандируют неизвестно куда. Но будь что будет...
25 апреля 1945 г.
Идем по Чехословакии. Немцы отступают резво. Наше командование спешит, даже ночью занимаем населенные пункты. Отдыха почти нет. Все время вперед и вперед.
Подходим к Брно. Город на виду - в низине. Но вот появляется связной с распоряжением: в город не входить, остановиться на окраине. Батарея заняла позиции, начала обстрел. Стрельба стихает. Узнаем, что штрафники в центре города. В город нас так и не пустили. Там штрафники хозяйничают. Берем направление на Прагу.
ИЗ ПИСЬМА
21 июля 1945 г.
Здравствуйте, мои родные!
Писем долго не писал, потому как все ждал, что вот-вот отпустят домой. Нас, стариков, даже собрали в отдельную команду, но вместо этого отправили на сенокос. Вторую неделю заготавливаем сено на заливных лугах немецкой реки Одер. Обеспечиваем нашу часть фуражом. А потом, может, и отпустят.
А пока живу хорошо. Работа мне знакомая, посильная. На сенокосе хорошо, весело. Вот только тоска по родине и семье терзает солдатское сердце. Ответ пока не пишите. Может, все-таки отпустят. Хорошо бы до осени успеть...
* * *
На этот раз не подвела судьба Луку Игнатьевича Соколова. Вернулся он в родную деревню Соколово, как и загадывал, в середине августа, спустя долгих четыре года без одного месяца. Успел как раз к началу учебного года в своей начальной школе, где учительствовал до войны. За эти четыре года перенес лишений и страданий бессчетно, о чем поведал в своих дневниках, но солдатский долг свой выполнил до конца. Дважды побывал, по его словам, "в огневой мясорубке", дослужился до звания старшего сержанта, получил боевую солдатскую награду "За отвагу". Лука Игнатьевич Соколов прожил долгую жизнь и умер в 1992 году, не дожив нескольких месяцев до своего девяностолетия. Он оставил на этой земле семерых детей, тринадцать внуков, десять правнуков и свои дневники.