.jpg)
Есть, решили зрители, три недели ходившие на экспериментальные европейские спектакли
В Москве подходит к завершению фестиваль NET («Новый европейский театр»). В этом году он получился намного скромнее прошлогоднего: Министерство культуры, в 2014-м выделившее смотру 5 млн рублей, теперь вовсе отказалось от его поддержки, предпочтя европейским спектаклям отечественные (параллельно шли всероссийские «Смотрины», составленные из пьес Юрия Полякова и получившие 3 млн). И конечно о привозе постановок масштаба «Тартюфа» («Шаубюне Ам Ленинер платц», Германия) или «Короля Убю» («Театр э компани» и «Чик бай джаул», Франция — Великобритания) нынче не приходилось и мечтать. Но и в этих стесненных условиях художественным руководителям Марине Давыдовой и Роману Должанскому, поддержанным Фондом Михаила Прохорова, рядом европейских культурных институтов и другими партнерами, удалось несколькими акцентами воссоздать в российской столице дух европейского театрального поиска.
Акцент первый обозначил открытие фестиваля на сцене Театра наций: пластический спектакль «Земля» компании Peeping Tom (Бельгия) совместно с «Резиденцтеатром» (Германия). Правда, на сцене звучит и слово, более того, разговаривают даже животные (изображаемые, понятно, людьми).
И все же главное здесь — жест: шаржевый, изломанный, больной. Больна, точнее заболевает сама земля, поначалу безмятежная в своем альпийском благополучии (сцена — это умилительные зеленые холмики и макеты домиков с ползающими между ними «коровками» — актерами на четвереньках с нарочито глупыми лицами). Но в сельскую идиллию вторгается городская компания: буржуазный господин с женой, их дети, их спутники... И начинается разгул уродства, разборок, прямых извращений. Доходит до того, что девочка, случайно увидев лесбийскую сцену с участием своих родных, от потрясения топится в озере (а как же с европейской ЛГБТ-терпимостью, хочется спросить у режиссера Габриэлы Карризо). В самом конце охотники убивают лань и вешают ее голову на стену дома. Эта двойная смерть — людская и звериная, это изнасилование земли, в которой выкапывают нарочито огромную и уродливую могилу для девочки, воспринимается символом разрушительности цивилизации, которая губит души и жизни.
Акцент второй — «Гамлет» Молодежного театра Загреба (Хорватия). Здесь идиллии нет и в помине с самого начала: режиссер Оливер Фрлич, с которым была возможность познакомиться накануне представления, — представитель поколения, которое выросло во время распада Югославии и балканской войны, когда бывшие сограждане состязались в жестокости и вероломстве по отношению друг к другу. И этот дух вражды, готовой в любой момент вспыхнуть кровавой стычкой, режиссер передал в своей постановке классической трагедии. Т.к.театр молодежный, по сути студия, на сцене нет даже таких минимальных декораций, как в «Земле». Можно сказать, нет и самой сцены, а есть мини-арена между четырьмя зрительскими трибунами, на ней — примитивный стол и участники пьесы кругом него.
Этакая концентрическая структура вроде маленького Дантового ада. Собственно действия тоже почти нет, герои в основном лишь произносят свои речи. И даже не все персонажи удостоены отдельного исполнителя: так, одна актриса представляет и Гертруду, и Офелию (понятно, ведь обе — по сути вариации на тему любовь/предательство), а вальяжный кустурицевский усач-Клавдий время от времени берет на себя и реплики собственного убитого брата — отца Гамлета. Такой секвестр действия, грозивший обратиться потерей драматизма, постановщик компенсирует резким сжатием пьесы по времени и неожиданными сшибками героев, не предусмотренными Шекспиром. Например, с речью «Быть или не быть» Гамлет обращается... к Офелии/Гертруде. А философского отступления насчет «бедного Йорика», кажется, нет совсем. В результате вся громадная трагедия умещается в полтора часа — тоже очень современно и молодежно: многие ли из сегодняшних 18-летних, воспитанных на клипах и компьютерных играх, будут терпеть классический трехчасовой вариант?
Скажу больше, Фрлич мог бы «сэкономить» и на «отдельном» Лаэрте. В одной из сцен показалось, что его отчаянный вопрос: «Где мой отец!?» выкрикивает сам Гамлет. Подумалось: «Ух, здорово», — но в следующую секунду стало ясно, что это всего лишь обман зрения. Однако не «по Фрейду» ли эта глазная ошибка, продолжающая глубинную идею постановщика? Хотя вряд ли бы ей обрадовался сам автор пьесы...
Третий акцент — минималистский (но совсем по-другому, нежели постановка Фрлича) спектакль обаятельного и загадочного Давида Эспиносы из Испании. Давида мы уже знаем по фестивалю NET-2013, когда он привез кукольную сагу для микроскопических, с ноготок, фигурок, которую с напускной важностью назвал «Мое великое произведение». Все величие умещалось в обыкновенном чемодане. Нынешнее «великое произведение», под названием «Много шума из ничего», чуть побольше, его обиталище — старинный письменный стол, и куколки на нем самые разные, от микроскопических до довольно крупных. Кого тут только нет, от средневекового воина до громадного (аж 20 сантиметров в высоту) зеленого дикарского вождя, от Мэрилин Монро до прячущегося где-то в переулочках этого стола-города Усамы Бен Ладена. И разыгрывают они, по уверению Давида, сразу все пьесы Шекспира, от «Ричарда III» до «Макбета». Может, так, а может нет — поди разбери, что значит тот же Бен Ладен за окном-решеткой, или Кинг-Конг со своей красавицей-подружкой в руках, или эпизодик с возвеличением, а потом повешением куколки воина-робота. Да и не разыгрывают они ничего — фигурки неподвижны, просто Давид виртуозно, движениями обыкновенного фонарика, устраивает на стене за столом настоящий театр теней. А потом, водя мобильным телефоном и проецируя «прямой видеорепортаж» на экран, «рассказывает» все тайны своего загадочного города-мира. И все это — под музыку Вагнера, такую же космичную, как вселенная Шекспира.
Не все удалось посетить из «контекстной» программы фестиваля. В ней произвел наибольшее впечатление перформанс «Интериоризация III» в центре современного искусства «Гараж», придуманный певцом Алексеем Кохановым и художницей (одновременно актрисой) Верой Мартыновой: рождение музыкального тона из ропота толпы, возникновение из этого тона странных, но прекрасных аккордов хора, распад хорового единства на полифонию великого множества мотивов и засыпание-умирание в конце. Примечательно, что в исполнении участвовали несколько человек с ослабленным зрением, и как бы в знак солидарности с ними хор пел и передвигался с закрытыми глазами, словно примеряя на себя, каково это — жить в мире звуковых образов, лишенных зрительного подкрепления.
Интересно, что показанный через пару дней спектакль «большой» программы, или, говоря языком этой заметки, акцент номер четыре — Manger Бориса Шармаца (компания Musee de la dance — Национальный хореографический центр Ренна и Бретани, Франция) воспринимался как своего рода усиленная и расширенная вариация на тему «Интериоризации». Здесь также действо «зародилось» из смешанной исполнительско-зрительской толпы, движение также развивалось в единстве с хоровой импровизацией и также привело к неожиданно гармоничной кульминации — траурной бетховенской мелодии из Седьмой симфонии. Только само это движение было неизмеримо выпуклее и виртуознее статичного камлания в «Гараже», ибо поставлено одним из самых ярких мастеров современного танца. Шармац противопоставил шаржированную человеческую физиологию (танцовщики смачно и необыкновенно изобретательно с точки зрения пластики пожирают листы бумаги, гложут сами себя, лижут пол) музыкальной красоте и строгости. Словно иллюстрируя ахматовское «Когда б вы знали, из какого сора растут цветы...», но только развивая мысль в ту сторону, куда Ахматова пойти не захотела: краткой вспышке гармонии здесь суждено потонуть в возвращении физиологических конвульсий. Цветы опять уходят в грязь...
4-5 декабря нам обещают музыкально-шумовое шоу «Звуковые ландшафты» известного композитора, исполнителя и изобретателя Петра Айду. Надеемся, музыкальное в этом представлении окажется сильнее шумовой энтропии и достойно завершит фестиваль. А сам фестиваль не потонет в шуме сегодняшней мало гармоничной российской жизни и на следующий год вернется к своему масштабу и значению.