Карен Шахназаров: «Железо и люди»

«Мосфильмовским танкам по 70 лет, а заводятся, как «мерседесы»…

 

Сегодня на экраны страны в количестве 900 копий выходит новый фильм Карена Шахназарова «Белый тигр». Это высокобюджетная (порядка 11 млн долларов) мистическая драма на материале Великой Отечественной войны. В канун праздника Победы обозреватель «Труда», которому повезло увидеть картину в числе первых, поговорил с режиссером об этом новаторском для нашего кинематографа фильме, о военной теме в кино.

 — Карен Георгиевич, это ваш пятнадцатый по счету фильм. И он же — ваш первый фильм о войне...

— Думаю, что и последний в этом жанре — уж слишком тяжело он мне дался. Вообще-то я давно хотел снять военную ленту. Конечно, можно сказать, что я уже сделал военное кино в качестве продюсера — это был фильм «Звезда», ремейк старой советской ленты, за который мы с режиссером Николаем Лебедевым десять лет назад получили Госпремию. Но одно дело — продюсировать военное кино, и другое дело — снять такой фильм самому. А для того чтобы его снять, я долго не находил в себе моральных и физических сил. Но в какой-то момент понял, что уже подхожу к той возрастной черте, когда этих самых сил ни на какое кино может не остаться, не только на военное. И решил: пора. Тем более что материал интересный подвернулся — повесть Ильи Бояшова «Танкист, или Белый тигр», в которой присутствует, как мне кажется, новый, неожиданный взгляд на войну, на ее природу и сущность.

— Но в фильме от книги осталось не так уж много...

— Книга послужила первотолчком, импульсом к поиску. Вместе с моим другом, сценаристом Сашей Бородянским мы основательно погрузились в историю Второй мировой войны, изучили множество документов, мемуаров, в том числе и не переведенных на русский язык. В итоге с согласия Бояшова мы серьезно переосмыслили сюжет и образ главного героя — русского танкиста Ивана Найденова (в его роли снялся Алексей Вертков), который охотится за фашистским танком-призраком «Белый тигр». Еще мы ввели в повествование фигуры маршала Жукова, Гитлера, Кейтеля, на основе воспоминаний фронтовых журналистов, в частности Константина Симонова, добавили эпизоды подписания акта о капитуляции Германии. Наконец, насытили фильм собственными размышлениями и чувствами. В общем, это кино потребовало от меня всех моих знаний, умений, которые я приобрел за 14 предыдущих картин.

— Вы изначально планировали фильм к показу в канун 9 мая?

— О том, чтобы приурочить фильм к празднику 9 мая, я, скажу честно, совсем не думал. В запале невероятно трудных съемок я не знал, когда удастся закончить фильм и удастся ли это сделать вообще. В какой-то момент появились мысли, что не подниму эту махину, рухну под ее тяжестью. Но потом наступил мистический момент, когда картина стала жить своей собственной жизнью, а мне лишь предстояло довести работу до конца. В итоге «Белый тигр» подоспел и к моему грядущему 60-летнему юбилею, и к празднику Победы. Я в конечном счете доволен, что так получилось. Ибо этот фильм — еще и дань памяти моему отцу (видный политик советской поры Георгий Шахназаров командовал в войну артиллерийской батареей, участвовал в освобождении Севастополя, Минска, Литвы, взятии Кенигсберга. — «Труд»), мой поклон всем фронтовикам.

— Кстати, отец часто рассказывал вам о войне?

— Рассказывал, конечно, но в его воспоминаниях не было, скажем так, страдальческого, а тем более пафосного взгляда на войну. Мол, война и война, надо было сидеть в окопах, кормить вшей, идти в атаку. Его военные истории были очень необычными, я подобного ни от кого больше не слышал. Например, от отца я узнал, что на фронте среди офицеров практиковались дуэли — стрелялись из-за нанесенного оскорбления, из-за женщины. Это строго каралось, но дуэлянты жили в ином измерении: балансируя ежедневно между жизнью и смертью, они не очень-то боялись взысканий.

Мой отец не был человеком сентиментальным, он жил настоящим, а не прошлым. Встречи фронтовиков у Большого театра он стал посещать только в последние 6–7 лет жизни, наверное, уже предчувствуя свой уход. Не могу сказать, что он был особо расположен и к военным фильмам, — его в этом смысле было трудно чем-то удивить:

— А у вас есть любимые военные фильмы?

— Их много. Это «Баллада о солдате», «Летят журавли», «Освобождение», «Они сражались за Родину», «Восхождение», «На войне как на войне»: Из иностранных фильмов мощное впечатление произвели на меня «Взвод» Оливера Стоуна, «Апокалипсис сегодня» Фрэнсиса Копполы, посвященные, правда, другой войне — вьетнамской.

— Вы ориентировались в своей работе на эти высокие образцы?

— Готовясь к постановке «Белого тигра», я, конечно, вспоминал какие-то из вышеперечисленных картин, заново пересмотрел замечательные фильмы «Живые и мертвые» Александра Столпера, «У твоего порога» Василия Ордынского, «Судьба человека» Сергея Бондарчука. Я эти ленты хорошо знаю, а вот съемочная группа у меня была в основном молодая. Вот для них я и показывал эти фильмы, чтобы задать некий нравственный камертон. Но сам на эти и другие образцы не ориентировался, снимал так, как диктовали тема и форма экранизируемой книги. Мне хотелось, чтобы в фильме получился органичный сплав достоверности, точности деталей военного времени и мистического, фантастического сюжета.

— Скажите, этот сюжет — поединок советского танкиста и неуязвимого фашистского танка-призрака — имеет под собой документальную основу? И в какой мере мистика совместима с правдой войны?

— Такого танка-призрака в природе, разумеется, не было. Это талантливая придумка автора повести, в чем-то напоминающая другую гениальную придумку — роман «Моби Дик, или Белый кит» Германа Мелвилла. Но мистический момент присутствует в самой войне. Представьте: солдат идет в атаку, вокруг него все убиты, а он остался живым. Разве это не мистика? Так что такой подход к войне вполне возможен.

— Кроме оригинального сюжета, которого я в нашем военном кино раньше не встречал, меня поразили в фильме танковые бои и сами танки. Они на экране не просто боевые машины, а одушевленные существа...

— Спасибо, что вы это заметили. Эта картина, помимо всего прочего, еще и предмет моей гордости как директора «Мосфильма». Все, что вы увидели на экране, — пушки, самоходки, танки — это все мосфильмовское. И все исправно работает. На съемках не было случая, чтобы эпизод был сорван по вине техники. А ведь этим танкам уже по 70 лет, они «родом» из Великой Отечественной. Я служил в брежневские времена в бронетанковой дивизии и хорошо помню, что по тревоге, бывало, треть машин не выводилась из парка. А у нас танки заводились, как «мерседесы».

На съемках действительно была поставлена задача, чтобы бронетехника, в том числе и специально созданный для фильма танк-монстр «Белый тигр», выглядела не грудой железа, а некими живыми существами. Не могу сказать, что я знал, как добиться этого эффекта. Ко многим вещам приходил интуитивно, ряд сцен снимался импровизационно. У меня на площадке работало одновременно 7–8 кинокамер, они были установлены на башнях танков, над гусеницами, в итоге танковые бои, как мне кажется, получились зрелищными и динамичными. Но последнее слово, разумеется, останется за зрителями.

— В фильме же последнее слово остается: за Гитлером, который возникает в финале как зловещий призрак и объясняет, почему он начал войну. Мол, его подтолкнули к этому европейские обыватели...

— В зловещем монологе Гитлера, который оправдывает войну, нет, кстати, ни одного выдуманного слова. Это коллаж из его речей. Финальными кадрами я как бы задаю себе, зрителям вопрос, на который, увы, не знаю ответа: война — это противоестественное состояние для человека, о чем писал Лев Толстой, или это, наоборот, извечное проклятие, заложенное в самой биологической природе человека? Ведь вся история рода людского — это история кровавых сражений. Все неустанно проклинают войны, но они полыхают на планете всегда — в том числе вот в эту самую минуту, вот в эту самую секунду. Да, это войны локальные, но если на них благодушно закрывать глаза, то дело может обернуться и третьей мировой, и ядерной войной. Против такого хода событий мне и хотелось всех нас предостеречь.