Фестиваль «Сезон Станиславского» открылся «Медеей» в постановке Камы Гинкаса. Основанный на текстах Ануя, Сенеки, Бродского спектакль МТЮЗа доказал, что и на сегодняшних подмостках есть место трагическому.
Трагедия трагически скончалась еще в XX веке, и в нынешнем театре ее принято чураться. Рвать страсти в клочья и оглушать звонкостью монологов давно не в моде. Французский драматург Жан Ануй был одним из тех, кто стоял у смертного ложа трагедии, бесстрастно свидетельствуя о ее кончине. Некоторое время спустя наш соотечественник Иосиф Бродский подтвердил диагноз, обронив, что в теперешних трагедиях гибнет уже не герой, но хор.
В сравнении со своими коллегами Кама Гинкас – редкая птица. Не страшась погрешить против хорошего вкуса, он никогда не сбавлял трагический градус, а, напротив, взвинчивал его до предела. Поиски истинной трагической героини заставили режиссера проделать путь от безумной К.И. – Катерины Ивановны из «Преступления и наказания» – к варварской царице Медее. «Здравствуй, трагедия!» – представил он ее нам словами Иосифа Бродского. Перед нами не просто героиня греческого мифа, но сама Трагедия собственной персоной. Екатерина Карпушина, выбранная Гинкасом на заглавную роль, – из тех, про кого хочется сказать: «Лик вселяет ужас». Все мы хорошо знаем ее портрет: в наших условиях такие женщины, как она, царят на кухне в какой-нибудь коммуналке, но могли бы помыкать и Коринфом. В ней мужская сила уживается с женской экзальтированностью и готовностью довести любую трагедию до конца, не дрогнув. Она пребывает сразу в двух пространствах, совмещенных сценографом Сергеем Бархиным: кухонная плита водружена прямиком на горные отроги Коринфа, а вокруг плещется Средиземное море.
Рядом с Медеей живут благонравные филистеры, мечтающие о тихой, спокойной гавани, – Ясон (Игорь Гордин) и его будущий тесть Креонт (Игорь Ясулович). Трагедии можно избежать, уговаривают они Медею, указывая ей на благоразумную дорогу к Колхиде. Один из самых сильных моментов спектакля – тихий монолог Ясона, в котором он вспоминает о былой любви и рассеянно перебирает белокурые волосы Медеи, будто потерянное золотое руно. Однако финал заранее известен и ей, и ему: Медея хладнокровно перережет глотку чадам, опрокинет детскую коляску в Средиземное море, подожжет водную гладь, а сама, оборотившись в дракона, взмоет ввысь.
Похоже, что и сам Гинкас в этом спектакле на стороне Медеи, на стороне трагедии. Он поставил спектакль, который так и пышет огнедышащей силой. Как сказал бы поэт, взгляд, конечно, очень варварский, но верный.