Сегодня исполняется 80 лет знаменитому модельеру. По имени его знает вся страна, а по отчеству - очень немногие
Даже самые юные, не заставшие эпохи тотального советского дефицита и имеющие теперь доступ к каталогам любого модного дома, знают Зайцева. Знаменитых костюмов, в которых имперская роскошь пыталась запросто воссоединиться с национальными мотивами, может, и не вспомнят, но самого Славу — обязательно. Хотя бы как одного из телеведущих «Модного приговора» — обаятельного дедушку с простецкой улыбкой, в золоченых кафтанах, лопочущего что-то милое и не всегда понятное на своем «заячьем» языке. Ну а для более старшего поколения он — легенда.
Ни одного другого модельера на наших просторах не любили и не любят так искренне, по-настоящему. Любят бедняки и толстосумы, советские бабушки и дедушки, рожденные в СССР и придавленные его обломками. Это имя утвердилось в глубине народного сознания, обкаталось, а сам мастер стал своим настолько, что даже попал в бесхитростные анекдоты вроде этого: «Модельер Слава Зайцев взял псевдоним Фурор Кроликов».
Когда-то поэтесса Ирина Ермакова говорила: между небом и землей поэт — последний защитник маленького человека. В своей карьере Слава вел себя как поэт, не забывая маленького человека.
Те, кто не в курсе, — добро пожаловать на выставку «Ностальгия по красоте. К юбилею великого мастера», открывшуюся в московском Гостином Дворе. На стендах — ретроспектива большого пути мастера.
Он начал этот путь не как обслуга партийной элиты, хотя вполне мог бы. На фоне тогдашних витрин и прилавков, заваленных унылым советским ширпотребом, хорошему портному всегда нашлось бы тепленькое местечко. Кстати, писатель Эдуард Лимонов, по собственному признанию, сшил за свою жизнь сотни брюк — и это ремесло не раз спасало его от нужды на разных витках причудливой биографии. Но это так, к слову...
А Зайцев после окончания техникума (сыну бывшего военнопленного долгое время дорога в институт была закрыта) на Бабушкинской экспериментальной швейной фабрике расписал гуашью телогрейки и валенки доярок. Безумный, но искренний порыв. Сродни безумию художника из мультфильма, который хотел сделать жизнь чуточку ярче и разрисовывал тени на асфальте.
Жест Славы мог кануть в безвестность, но попал на страницы французского журнала Paris Match. Через несколько лет следующая коллекция Зайцева уезжает с гастролями на Запад. И слава догоняет Славу. Мастеру не пришлось эмигрировать, чтобы получить европейскую известность и прозвище Красный Диор. Он и за «железным занавесом» не укрылся от мировой известности. Как говорится, наперсток выдал громким стуком.
Это не мои слова. Мастером наперстка, ножниц и иголки назвал Зайцева в своей книге легендарный ректор Литинститута Сергей Есин. Писатели вообще питают к Зайцеву особую любовь: он же народный. Из самых низов, со дна жизни — и попал в аристократию. «Была советская власть, существовал реально, а не на словах, социальный лифт, — говорил Сергей Николаевич. — Но ведь надо было сохранить позиции и талант в перестройку, когда рушились биографии, авторитеты, налаженные и, казалось бы, вечные репутации!» Зайцев — сохранил, потому что и талант, и репутация у него были настоящие.
Своим студентам — среди них была и автор этой заметки — Есин много рассказывал о Зайцеве. Гордился знакомством с ним, в своем «Дневнике ректора» не забывал упомянуть, что носит его костюмы. Но особенно — как любитель высокого искусства — ценил заслуги Зайцева перед театром. Восхищался решением Плучека пригласить Славу одевать актеров в знаменитом спектакле Театра сатиры «Женитьба Фигаро». Гениальная придумка молодого модельера состояла в том, что в костюм Андрея Миронова он вшил сотни зеркал.
Как не вспомнить в этой связи цитату Стендаля о романе как зеркале, с которым идешь по большой дороге и видишь в нем то небо, то лужи и ухабы. А сам Зайцев вспоминал, как во время гастролей Театра сатиры в Болгарии в зале в конце спектакля кричали не только «браво, Миронов!», но и «браво, Зайцев!».
И еще важное, о чем не скажут на выставке, но Есин это всегда подчеркивал: Зайцев стал не только пионером дизайна — он был первым в отечестве, кто ввел моду на авторские духи. После нескольких сенсационных зайцевских показов в начале перестройки Слава оказался одним из ее символов — в ряду с Горбачевым и бунтующим Ельциным. Тогда у французских друзей модельера возникла ослепительная идея: под маркой бренда «Слава Зайцев» выпустить духи. Они-то и стали на тот момент самыми популярными в Европе. Шутка ли, два миллиона флаконов!
Слава добивался запаха, который олицетворял для него что-то очень важное, величавое — Москву, а в то же время и родное, незабываемое Иваново, сельский пейзаж с занесенной снегом церковью... Полученный аромат он назвал именем своей матери и еще не рожденной внучки: Marоussia — Маруся. А французы видели здесь и зашифрованное словосочетание: «Моя Россия».
Это трогательно. Это дышит любовью и чем-то настоящим, не квасным. И так кажется не мне одной. Процитирую. «Мне показалось, что сквозь запах сандала и свежего весеннего луга пробивается запах ладана, с его кружевным курением в маленькой деревенской церкви моего военного детства», — говорил по этому поводу Есин.
P. S. Может быть, юбилей модельера послужит поводом не только посетить выставку и посмотреть фильм о Зайцеве, который представят в эти выходные по Первому каналу, но и прикоснуться к книге моего учителя Сергея Есина «Слава Зайцев: мастер и вдохновение». О работе Славы в театре, о жизни и творчестве в ней сказано то, что вряд ли сможет сказать кто-то еще, да и сам Есин уже, к сожалению, не скажет. Эта книга стала одной из последних работ писателя. Как хорошо, что Слава ее прочитал.